Книжник

Парфианов, откровенно сказать, удивлялся тому, что на седьмом десятке его собеседника беспокоят события, происходящие за тысячи вёрст от него, повлиять на которые он всё равно не в силах. Судьба страны… «Много бед и испытаний вынесла Россия за своё более чем тысячелетнее существование… Ну, что ж, и это перенесёт. Реставрация, стало быть, монархии, мсье, контрреформация, отцы-иезуиты, реконкиста, господа офицеры, путч, кунштюк, шипучка… хунта… Пиночет… Чёрт… с ними со всеми».

Но вслух Книжник просто сказал, что у него давно перегорел предохранитель в телевизоре, и он отстал от новостей. Что там происходит? Его немедленно проинформировали о событиях последних часов. Предпринята попытка отстранения Президента СССР Горбачёва от власти!

— И кто же на такое осмелился? — счёл нужным снова проявить интерес Адриан.

Замелькали имена каких-то Крючкова, Бакланова, Тизякова, Янаева, Стародубцева, Пуго. Сопротивление мятежу оказало руководство Российской Федерации во главе с Ельциным! Цель зловредных путчистов — «не допустить-де развала Союза», который, по их мнению, должен был начаться во время подписания нового союзного договора, превращающего СССР в конфедерацию независимых государств. Горбачёв находился в отъезде, и эти мерзавцы объявили о временном отстранении его от власти по состоянию здоровья. Сейчас в Москву введены танки, бронетранспортёры и БМП! Ельцин в экстренном порядке мобилизовал всех своих сторонников — Хасбулатова, Собчака, Бурбулиса, Полторанина, Шахрая. Они по «Эху Москвы» разослали воззвание «К гражданам России»! Это государственный переворот! В Москве митинги…

— Не хотите ли пива, Михаил Аронович?

Старик осёкся на полуслове. Внимательно поглядел на Парфианова. Тот, заметив этот взгляд, пояснил, что пиво по такой жаре освежит их, а освежившись, воспринимать происходящее можно будет с удвоенным вниманием. Он не возражает? Старик был слишком умён, чтобы разозлиться. Усмехнулся.

— А-таки почему бы и нет? А на закуску что? — Михаил Аронович был человеком практичным.

— Сушёный лещ.

— На пристани взял? У Соньки?

— Угу.

Вечернюю пресс-конференцию ГКЧП смотрели вместе у Лилиенталя — под пиво. Непробиваемое равнодушие Адриана подействовало на старика отрезвляюще, он немного успокоился.

Весь следующий день в агентстве только и говорили, что про путч, и Адриан пожалел, что приехал. Вся контора гудела как растревоженный улей, напоминая Книжнику райхманову квартиру. Мужчины, вследствие столь экстраординарных обстоятельств курили прямо за столами, девицы были эмоциональны и взвинчены больше обычного, некоторые сидели на столах и возбуждённо жестикулировали.

Неужели вот так бессмысленно пройдёт и жизнь — в дурацких путчах, воззваниях, митингах?

А само это протекание бытия сквозь него Книжник осознавал в последнее время отчётливо и болезненно. Время уходило. Он ловил себя на том, что стал забывать эпизоды прошлого, забывать — в значении «делать небывшими», — и в какой-то момент понял, что и впрямь близок к пустоте. Книжник не видел ничего значительного ни в прошлом, ни в настоящем, да и будущее ничем не манило.

В это лето ему часто снился один и тот же сон: он сидел где-то и видел у своих ног что-то блестящее. Пивная пробка? Монетка? Нет, — кто-то неизвестный вмешивался в ход его мыслей. Это… — и голос называл небольшое абхазское село. Адриан чуть удивлялся во сне. Если целое село кажется величиной с монетку, то на какой же он высоте? И как спуститься отсюда? И словно подтверждая его опасения, откуда-то сбоку появлялся огромный орёл — и пролетал так близко, что можно было пересчитать все перья в его хвосте.

Педераст Вадик, услышав, как Парфианов рассказал этот, повторявшийся, кстати, трижды, сон брату, заявил, что это сон дзен-буддиста. Адриан вздохнул, а Аркадий предложил Вадику сбегать за пивом.

Вечером Книжник ходил на кладбище, сунулся было в погребок — но там были всё те же надоевшие разговоры.

— Переворот какой-то опереточный, если они хотят действовать легитимно, — произнёс, особо выделяя последнее слово, тощий интеллигент в очках, — им бы надо было обратиться к Верховному Совету и объявить Горбачёву импичмент, — снова выделил он последнее диковинное слово.

Книжник тихо поднялся и пошёл домой. Лёг рано, во сне видел мальвовые цветы. Их высокие стебли с жёлтыми и голубыми цветами, с мягкими листьями, колыхались перед глазами томно и медленно. Это был чудесный сон. Ему редко снилось такое. Чаще — лица, автомобили и фонари. Иногда — белые листы бумаги.

В это лето Парфианов в ностальгической тоске по университету, а также из странного желания не растерять последние знания по латыни, которые, как он заметил, таяли с удручающей быстротой, начал разыскивать старинные гримуары, артефакты палеографии, в основном, средних веков и Возрождения. Появившаяся в эти годы первая книга Эко очаровала его. Он понимал, что описанное — модернистская фантазия, но что с того? Может быть, погружение в мир таких фантазий — и есть подлинное бытие, если реальная жизни столь никчёмна?