Книжник

Заторможённый, утомлённый осенний город дремал, отражённый в грязной луже. Вялая поступь прохожих, мелькание однообразных лиц, на которых было лишь выражение блеклой скуки, странно удручали и заражали новой тоской. Один из последних осенних дней был уже прожит, в серых окнах серела отрешённость. Отрешённость проступала и в темных, оголённых ветвях клёнов, и в запылённых афишах, и в заплёванных колоннах, которые тоже отражались грязной лужей, и казалось, отрешённость раздваивалась, становясь вдвое отрешённей. С досады Парфианов плюнул, — и плевок тоже отрешённо растаял в луже.

«Я — склад цитат из философских книг.Я — одинокие глубины сна,

где вновь хочу и не могу исчезнуть,слуга ночных и утренних потёмок,Я — отголосок. Зеркало. Надгробье…»

В офисе было нечего делать, Книжник медленно брёл по улице. Дорога к погосту стала непролазной, и он нащупывал новый маршрут, неожиданно выйдя на старенький храм за парком. Здесь Парфианов ещё не бывал, и с интересом разглядывал людей около церкви. Они казались странными, лица их были грустны и серьёзны, они то и дело крестились.

Неожиданно за спиной Книжник услышал торопливые шаги и обернулся. Мимо него пробежал человек его лет в тёмном одеянии, напоминающем женское старомодное длинное платье. Он видел такие на старинных католических гравюрах, но там они были с капюшонами. Пока Парфианов видел силуэт мужчины на фоне парка, он казался ирреальным, потусторонним, совершенно нелепым в длинном женском одеянии, но стоило ему оказаться около церковной стены, как Адриан, наблюдавший за ним, вздрогнул и оцепенел. Теперь тот выглядел по-другому: удивительно органично вписавшись в окружающее, как последний мазок в живописное полотно. Адриан запрокинул голову, пытаясь получше рассмотреть молодого человека, но успел заметить только тёмно-пепельные волосы, связанные резинкой на затылке, как у нескольких знакомых ему музыкантов. Юноша скрылся в дверях сбоку от храма.

Книжник побрёл обратно. В маленьком второразрядном кафе услышал чуть картавящий, еврейский говорок Лилиенталя. Тот снова яростно спорил о политике с тощим человеком средних лет. Заметив Парфианова, махнул ему рукой, приглашая зайти, но Адриан, покачав головой, двинулся дальше. Лилиенталь, однако, догнал его, и Книжник снова узнал о происках ненавистных комуняк и выслушал последнее мнение Валерии Новодворской о Зюганове.

В ответ Книжник заметил, что в подобный сырой, слякотный и промозглый вечер истинные аристократы духа пьют хороший коньяк. Еврей посмотрел на него и философично спросил: «Что толку, что у вола язык длинен, когда в рог он всё равно трубить не может? Что толку рассуждать о небесном, когда все мы в дерьме копошимся? Имеется ли подобный эликсир у Парфианова?»

Адриан искоса взглянул на него, многозначительно кивнул. Лилиенталь артистично распахнул свои и без того огромные глаза и выразил полную готовность стать истинным аристократом духа. Книжник заметил, что истинные аристократы духа не говорят за коньяком о суетном, но лишь о вечном, например, рассказывают преуморительные еврейские анекдоты, и это условие тоже-таки было принято.

В итоге вечер прошёл совсем неплохо.

В субботу Парфианов снова зарылся в свои книжные развалы. Он уже подключился к интернету, многое выискивал по межбиблиотечным абонементам. Хотя его знаний немецкого и французского не хватало, он терпеливо и вдумчиво изучал монастырские уставы католических монашеских орденов, материалы епископских судов, документы вековых европейских хранилищ. Заметил, что теперь его интерес стал более направленным и осмысленным. Его заинтересовала медиевистика, он погрузился в сайты средних веков, и однажды заметил, что лучше разбирается в Италии XVI века, нежели в России конца ХХ-го. Он знал на память все области от Трентино-Адидже до Ломбардии и Тосканы, но с трудом ориентировался на российской карте. Ну, и что?

Иногда заглядывал Лилиенталь. Передавал грассирующим, словно каркающим голосом последние новости. Где-то что-то обязательно было взорвано, кого-то замочили прямо около подъезда, какие-то разорившиеся на дурацких банковских вложениях граждане штурмовали какие-то здания. Где-то началась война.

Книжник поймал себя на странном ощущении раздражения, почти злобы. Все эти предшествующие ему поколения сотворили страшное преступление перед ним. В корыстной жажде низменного они утратили, не донесли до него, выронили из рук единственно нужное — Истину, а теперь, вместо того, чтобы искать её, утерянную, затевали дурацкие путчи, создавали чары-банки, взрывали дома, воевали и бесновались.

Его ограбили, украли самое нужное и важное — и бесновались…