Книжник

Почему-то все эти глупые конторские курицы были искренне уверены, что счастье каждого мужчины заключено в выглаженной куртке, в домашнем уюте, в тапочках под кроватью и в любовании на неё, ненаглядную. Парфианов не мог выйти из кабинета без того, чтобы не натолкнуться на ищущий и голодный женский взгляд. Он спросил Аркадия, будет ли у них возможность жить на базе вместе? Аркадий смерил его насмешливым взглядом и кивнул. «Изнасиловать я тебя, братец, им не позволю…»

И на том спасибо.

Выезжать собрались в пятницу, в три, и около половины третьего Книжник зашёл в магазин за не докупленной провизией. Вышел, сошёл со ступеней — и… столкнулся с Илларионом. Тот был одет в обычные брюки и куртку, но всё равно сохранял в своём облике черты чего-то неотмирного. Как ни странно, он узнал Адриана, приветливо улыбнувшись спросил, как он? Адриан ответил, что заходил в воскресение в храм, но не застал его. Монах внимательно окинул Книжника взглядом и предложил проводить его — у него вечерняя служба. Адриан кивнул, и они двинулись. По пути он спросил монаха, почему тот понял, что он богоискатель? Монах усмехнулся и заметил, что рыбак рыбака… Книжник уже в который раз при общении с этим человеком вздрогнул.

Что перед ним — богоискатель, он и сам понял, но…

Между тем Илларион спокойно рассказал свою историю. В ней, на его взгляд, не было ничего необычного. Его отец был священник, погиб в автомобильной аварии, когда Игорьку и пяти лет не было. Отец приводил его в храм, он помнил, как бегал в алтаре, хотя лицо отца помнит больше по фотографиям, чем по своим воспоминаниям. Похорон же его не помнит совсем, их увезли к родне. Мать осталась с тремя детьми.

— Сам понимаешь, каково пришлось…

Но, в общем-то, до восьмого класса он — отличник и спортсмен, — ни о чем духовном не думал, правда, в двенадцать лет почему-то зашёл в храм, где служил отец. Что-то привело. Там встретил старика Иосифа, уже заштатного священника. Тот сразу узнал его. «Сынок, говорит, отца Анатолия пожаловал…» Стал он заходить, свечи на канун ставить да рассказы старика об отце слушать. Мать их тоже иногда в храм приводила. А так — жизнь как жизнь.

Потом — в сентябре ему как раз четырнадцать исполнилось — в классе обсуждение устроили, их в комсомол должны были принимать. И тут… один его одноклассник… со странно горящими глазами… сообщил, что он комсомольцем быть не может. Он-де в церковь ходит да Богу молится. Казалось бы… Но что началось! Эти самые ребятишки, с которыми он вчера во дворе в футбол гонял, которые у него же списывали, кто — алгебру, кто — физику, вдруг… превратились в каких-то… — Илларион странно и брезгливо поморщился, отгоняя противное воспоминание, как муху, — понятно, что их настроили видеть в церкви нечто ужасное, но… Если Бог есть — кому Он что плохое сделал, а если нет — ну, получается, он ходит как в театр, чего орать-то так? Он не мог понять — они понимают, что говорят? И если понимают, то — что говорят? А если прикидываются… Сейчас он уже понял, что и глупости много было, но много было и подлости. Его топтали битых полчаса, требовали сказать, что никакого Бога нет… Он-то, по сути, и не верил ещё тогда, но это ведь это были Святыня и служение отца. И главное, он… влюбился тогда, незадолго до этого. И она тоже… кричала громче всех.

Илларион снова поморщился.

Единственный, кто вступился, приятель его по кличке Марций, законник такой был, сейчас он юрист тут, в районе, так он сказал, что они конституцию нарушают. Принцип свободы вероисповедания. Но Марция заткнули. Их было больше.

— И не приняли?

Нет. Сказали, пока не отречётся, типа, публично… Он не помнит, как домой пришёл. Мать, увидя его на пороге, испугалась, Машка, сестра, совсем маленькая была, вскрикнула. Говорила, что глаза у него запали, и жаром от него — на версту. Потом он не помнит ничего. Температура ещё поднялась, губы запеклись, какие-то тени, смутно врача помнит… Потом тётка его прибежала, невропатолог местный. Неделю он провалялся, килограмм семь потерял, а так как толстым отродясь не был, ходил потом некоторое время, шатаясь на ветру. Мать, уж на что смиренная была, но сын-то один, когда от Марция обо всём узнала, в школу побежала. Классной руководительнице при директрисе оплеуху залепила и, говорят, угрожала в Минобраз написать, чтобы таких выродков к детям не допускали.

Скандал, впрочем, тут же замяли.

Кстати, худа без добра не бывает. Тут, как раз в семьдесят девятом-то, года полтора спустя, война в Афгане началась. А тётка ему такой диагноз в историю болезни написала, нервную патологию с названием в три строчки на латыни, что, когда запись эту после в военкомате увидали, его испуганно попросили не волноваться, и в паспорте поставили — «невоеннообязанный». Можно подумать, он волновался из-за пустяков-то таких. Его тогда уже суета волновать перестала. А шестеро его одноклассников попали — двое в цинковых гробах вернулись, а ещё один на иглу сел, да и остальные — считай, инвалидами стали.