Кое-что об архимагах

Фил спрыгнул в ближнюю из них, отметив сухой грунт, в который не набралась вода. Место хорошее, безопасное — и местные колодцы с ручьями, если что, не потравит трупным ядом. Прислушался к ночной тьме, настороженно и не доверяя волнам спокойствия, нашептываемых интуицией. Но все было спокойно — не следил за ним дед, еще парой часов раньше бросивший весомую угрозу:

— Сбежишь из села — и барон выпишет на тебя розыскные листы. Виновник убийства стражника так и не найден. Арика, тебя касается тоже.

Сама же названая сестра почти сразу упорхнула заниматься исконным женским занятием — ткать и шить. Правда, ткацким станом ей служил выводок из тысячи паучков, собранных по всей округе, раскройный инструмент был не нужен вовсе, а вместо краски выступала капелька магии. Из-под трудолюбивых лапок и жвал должен был выйти костюм для него самого, Филиппа — демоница пунктуально исполняла свою часть договора, категорично отмахнувшись от доводов Фила, что, мол, скоро он вырастет, и в такой наряд попросту не влезет. Контракт пересмотру не подлежал.

«Оно и к лучшему, любопытство должно быть чем-то занято и не смотреть в мою сторону», — констатировал юноша, спокойно укладываясь в чужой могиле на спину и скрещивая на груди руки.

С рассветом Фил определенно проведет ритуал определения природы бога, как и обещано клятвой, и явит результат. Что, в общем-то, не мешает ему раньше остальных полюбопытствовать о спящем, вокруг коего за вечность сна намело целый холм.

Веки смежились, дыхание притихло, остановившись вовсе после очередного вздоха. Через десяток минут посерела кожа, неприятно натянувшись на скулах и вокруг очертившихся фаланг пальцев. Впали глазницы, заострились черты лица, а слабое движение сонной артерии замерло, как у всякого трупа, которым ныне являлось подростковое тело.

Успокоенный долгой недвижностью, первый белесый червь, выбравшийся из земли, коснулся мизинца, потянулся по желтоватому треснувшему ногтю вверх, коснулся кожи и выделил кислоту, принимаясь неспешно переваривать поднесенное угощение.

И только по прошествии четверти ночи мертвец заполошно вздохнул вновь, через силу и боль наполняя воздухом легкие. Надсадный кашель пришел, когда узловатые пальцы вцепились в стену ямы, позволяя подтянуться, кое-как присесть и вытянуть второй рукой прозрачную реторту с черной жидкостью из пространственного тайника, содрать желтыми зубами пробковую крышку и влить содержимое внутрь себя.

Филиппа свернуло судорогой; колба разбилась в сжатой от дикой боли руке, рассекая осколками тонкую кожу, а мучительный вой обернулся захлебывающимся криком. Но изменения не заставили себя ждать — под влиянием сильнодействующей алхимии, тело начало вновь вспоминать, каково быть живым. Отступала смертельная бледность, набирали силу мышцы, а сердце вновь принималось прокачивать кровь.

Чувствуя жжение на коже, Фил резким движением стряхнул налипшую мерзость, но на иное уже не хватило сил. На какое-то время он так и замер, скрюченным, с волнением и болью прислушиваясь к стуку собственного сердца.

Иные ритуалы воистину неприятны в той мере, чтобы желать заставить провести их кому-то еще.

Фил уселся увереннее, привалившись спиной, и принялся осторожно нащупывать осколки стекла колбы, вцепившиеся в плоть ладони. Глаза его были закрыты — в темноте от естественного зрения не было особого толку. Завтра, с утра, предстояло прийти новой боли — пусть и куда менее болезненной, чем собственная смерть. Но столь же губительной для души — пронеслась горькая усмешка.

Дед прекрасно знал, как узнать природу божества. Но вся мерзость ритуала вовсе не в боли — а в той отметине, что остается на том, кто проведет ритуал. Боль — последствия изменения сути, а не ее первопричина.

В этом отличие света от тьмы — можно сколько угодно рассуждать о природе души, но стоит ее коснуться, как костер под ногами разведут вчерашние коллеги, констатируя метку тьмы на белоснежном полотне чистоты и веры. Не им сомневаться в созданном Творцом, не им пытаться вмешаться и изменить совершенное — но ежели кто попытается…

Словно красильщики, замешивающие едкую алхимию в огромных чанах, чтобы пропитать ею полотна ткани — не остаться им с чистыми руками, стоит отойти от теории хотя бы на полшага.

Хотя в теории они сильны — коснулось воспоминание, вызвавшее новую усмешку поверх гримасы, когда Фил принялся медленно тянуть из ладони длинный, тонкий и острый осколок, опасаясь поломать и оставить в ране.

Воспоминания — они хорошо умеют отвлекать, если наполнены болью не меньшей.