Когда была война (СИ)

Наконец они высадились на поросший жухлой травой берег. Прямо перед ними высилась замшелая, сплошь поросшая зелёным мхом крепостная стена. Парнишка с продранной шапке-ушанке и кургузом грязном ватнике, что перевёз их через пролив, без слов двинулся к забранному средневековой решёткой арочному входу и несколько раз стукнул по толстым ржавым прутьям штыком винтовки. Минуты через две решётка стала медленно и со скрипом подниматься вверх.

С другой стороны стены Лизу и Промахновского встретили несколько человек. Парнишка, отдав честь и доложив, что пополнение прибыло, удалился, а невысокий хмурый мужчина в шинельке и майорскими знаками различия пристально оглядел Лизу с головы до ног.

Она вскинула руку к пилотке.

- Старший лейтенант Фабиш для дальнейшего прохождения службы прибыла!

- Это хорошо, что прибыла, - ответил майор. - А я думал, что Фабиш - это мужик.

Чтобы разглядеть его разглядеть его худое, со впалыми щеками лицо, Лизе приходилось напрягать зрение: освещения в крепостном дворе не было, только тускло мигающий факел на стене.

- Никак нет, товарищ майор. Не мужик.

Майор подошёл ближе. В ночной тишине звук шагов показался неестественно громким.

- Говорили, стрелок ты, старший лейтенант, отменный, без промаха бьёшь, - скорее сказал, чем спросил он, разглядывая награды на её груди. - Что немцы тебя боятся как огня.

- Так точно, товарищ майор. Боятся. - Лиза коротко улыбнулась и едва слышно добавила: - Для этого у них есть причины.

Майор переступил с ноги на ногу, не отводя от неё взгляда.

- Я майор Конев, ваш непосредственный начальник. С этого дня поступаете в моё распоряжение.

Расквартировали их в нижних ярусах Флажной башни. В другой башне, Головкина, находились командный и наблюдательный пункты, в узких бойницах стояли пулемёты, а вдоль стен тянулись жёсткие деревянные лежанки. В центре комнаты расположился массивный занозистый стол с чадящей коптилкой из почерневшей консервной банки. Остро пахло сыростью, землёй и затхлой застарелой плесенью. Для отопления использовали переделанную под печку старую железную бочку. Она раскалялась докрасна, выдыхая клубы чёрного дыма, и плевалась красными искрами; добыть хворост на острове было практически невозможно, и жгли преимущественно листья и мусор. Они громко трещали в пасти самодельной печки, вспыхивали, как порох, и почти не давали тепла.

Лиза оказалась единственной женщиной в крепости. Но измотанным осадой, обстрелами и бомбёжками солдатам было не до девичьих прелестей: они воспринимали её как бойца. И не больше. Это не могло не радовать Лизу - меньше всего ей хотелось отбиваться от назойливых кавалеров, как частенько уже случалось прежде. Несколько раз, правда, кое-кто пытался обращать на неё внимание, но она всегда давала такой жёсткий и суровый отпор, что подступаться снова никто не смел.

Единственным поклонником оставался только Промахновский. На того не производили впечатления острый сарказм и ледяное равнодушие Лизы. Даже после того, как она пару раз резко его осадила, чётко и ясно дав понять, что ни о каком романе между ними не может быть и речи, он продолжал упорно добиваться её расположения. Его настойчивость и неотступность порой забавляли Лизу, а порой раздражали - потому что она себя не понимала. Точнее, боялась. Боялась, что, поддайся она тому трепетному чувству, что зародилось совсем недавно в её сердце, как всё остальное отступит на второй план. А она не могла допустить этого. Нельзя, чтобы душащая ненависть к врагу остыла, перестала быть такой пламенной и страстной, иначе не получится у неё никакого возмездия.

По ночам они рыли траншеи и окопы для безопасного передвижения по крепости, выдалбливали в стенах амбразуры кирками и лопатами. Лиза работала наравне с мужчинами, не давая себе спуску. Система обороны Орешка была качественной и продуманной, и на следующий день она уже выбрала себе несколько снайперских точек и собственных пунктов наблюдения.

Каждая огневая точка носила своё название: "Утка", "Байкал", "Россия", "Чайка", "Ермак". Все выбранные Лизой тут же получили её имя, хоть и были они непостоянными и менялись в зависимости от обстановки. Промахновский всегда располагался в нескольких метрах от неё.

Немецкие обстрелы всегда начинались в одно и то же время: в семь утра, четыре и семь вечера. С присущими им педантичностью и аккуратностью гитлеровцы выпускали ровно по сто мин и снарядов. Защитники Орешка даже рассчитали время между взрывами и разработали схему передвижений во время обстрелов.

- Бывает, и внепланово бабахают, - объяснял Витя Елесин, молодой снайпер в чине ефрейтора, проводя Лизе "экскурсию" по Орешку. - Как начнут! Тут такое стоит, что хоть задохнись. Пыль столбищем. Ещё и шастают туда-сюда на лодках моторных, вопят чего-то на немчурачьем своём. - Он весело загоготал. - Я в них камнями люблю пуляться, если слишком близко подходят. Как-то гадёнышу одному так в лоб зафинтилил, он аж в воду бултыхнулся! Его немчура выловила да обратно в лодку, а он сжался, трясётся весь, как собачонка, зима ж была.