Когда дождь и ветер стучат в окно

— Богачи или бедняки, а кто хочет жить — умей трубить!

Разговор кончился тем, что отец выставил Круклиса за дверь. Скорее всего, Круклис ушел сам, потому что отец и трезвый не мог бы ничего с ним сделать.

С тех пор многие знакомые обходили усадьбу Лейнасаров. Отец напивался часто. Этому способствовали и разные айзсаргские обязанности. Мать много плакала и хворала. Когда мать умерла, воспитанием Ансиса и его сестренки Лаймы занялась бабушка. После смерти матери пьяные вызывали в Ансисе отвращение. Должно быть, поэтому его никогда особенно не влекло к вину.

Зато юношу неудержимо тянуло к себе шоссе, Оно вилось между редкими домами поселка. Почти всегда по шоссе шагал какой-нибудь путник, и никто не знал, откуда он шел и куда уходил. Иногда проезжал велосипедист. А бывало, через поселок прокатывала тяжело нагруженная телега. Реже мчались легкие дрожки, а еще реже — автомобили и мотоциклы. Но, однажды увидев их, Ансис не переставал о них думать. Движение не прекращалось. Даже ночью у шоссе была своя особая жизнь.

Ансис уже учился в начальной школе, когда по шоссе начали ходить рейсовые автобусы. Ненадолго они останавливались и в поселке.

По вечерам, когда автобус приходил из Риги, Ансис любил выходить за поселок и ждать появления ярких огней. Сперва возникали дальние отсветы. Они все приближались и приближались. Затем из-за поворота показывались два ярких глаза. И наконец машина с рычанием и грохотом проносилась мимо. И Ансису, стоявшему в вереске, обжигал лицо порывистый, резко пахнущий ветер.

Ансис стоял подолгу, охваченный странным волнением. Он не понимал, что полон жажды движения. Это имело свои последствия: юноша возненавидел поселок Приежусилс. Все здесь казалось ничтожным и мелким, мрачным и грязным. Даже школа, которая так нравилась ему вначале, интересовала его все меньше и меньше. Неужели он не был создан для чего-то лучшего?

Был и другой мир, который неудержимо влек к себе Ансиса, — море.

Ни один рыбак не представляет себе жизнь без моря. Оно кормит, дарит радости, а нередко приносит и горе. Море — это сама жизнь.

Восьми лет Ансис начал ходить с отцом на промысел. Во время шторма сердце сжималось от страха, мальчик коченел от холодного ветра, и соленая вода жгла ему пальцы. Ансис хныкал, но отец только сурово улыбался. И Ансис научился не хныкать.

К обитателям усадьбы «Сидрабини», как и ко многим рыбакам, море было не очень щедрым. Но жить можно было.

Старый Лейнасар не переставал твердить сыну: «Если море дает тебе салаку, то это твоя салака, и другому до нее нет никакого дела. Собака и та кость из зубов не выпускает, а человек — и подавно». Наставления эти вошли в кровь и плоть Ансиса.

После того как Фрицис Лейнасар вступил в айзсарги, дела его поправились. Скупщик обычно приходил к нему раньше, чем к другим. Брал в первую очередь его салаку, его угрей. Когда улов у всех был хороший, многие в поселке, охая, оставались при своей добыче, — скупщик уезжал, даже не удостоив их взглядом. Лейнасару никогда не приходилось зарывать рыбу в землю. Со временем некоторые смекнули, в чем дело, и отдавали свой улов Фрицису. И тогда они могли быть уверены, что рыбу увезут в Ригу и им что-нибудь перепадет. Фрицис тоже не плошал и набивал кошелек. После особенно удачных сделок Фрицис расхаживал по поселку и хвастал: «Не я ли говорил, что надо уметь трубить!» Выпив лишнее, он, бывало, кинет кому-нибудь из ребят двухлатовую монету: «На, сделаешь себе блесны, будешь зимой из лунок бельдюгу выманивать». Потом сам злился на себя за это и говорил Ансису: «Ты, сын, никогда так не делай. Похвастать можно, только денег на хвастовство не трать».

К морю у Фрициса Лейнасара было свое отношение. Он ругал его без устали. В тихое время говорил: «Лежит, как яловая корова, никакого от него проку». А когда море мрачнело перед штормом, Фрицис ворчал: «Дуется, как индюк, а толк — один». Было у старика и свое любимое изречение: «Балтийское море — лужа, рыбак перейдет его, закатав штаны. Другое дело — там!» И он показывал рукой на горизонт. Ансису тоже казалось, что «там» все совсем по-другому.

Потом к Ансису пришло увлечение, повлиявшее на всю его жизнь. Оно было связано с радиолихорадкой, охватившей в ту пору Латвию. Радиолихорадка, в свою очередь, совпала с тарзановской лихорадкой. Все и всюду говорили только о радио и о герое джунглей — Тарзане. Популярность радио была так велика, что даже какой-то баптистский журнальчик, который охотно почитывали в рыбацком поселке, поместил схему примитивного радиоприемника. Схема попала в руки Ансиса. И он заболел радио: только и думал о постройке детекторного приемника. Как он волновался, когда его сестренка Лайма потеряла журнал! Но схема так запомнилась ему, что он в любое время мог восстановить ее. Вскоре мечты о приемнике сбылись. В ближайшем местечке удалось найти все необходимое для постройки примитивного аппарата. Затем — небывалая радость: Ансис услышал в наушниках передачу рижской радиостанции, построенной лишь несколько лет назад. Особенно нравилось слушать музыку. В ней он словно купался.