Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)

Разглядывая накануне замок с высоты, я убедился, что выстроен он с соблюдением законов симметрии в виде буквы "П" с внутренним двориком между ее ножек. Было логично предположить, что если парадный вход находится посреди перекладины "П", обращенной к морю, то центральная лестница будет прямо напротив, и к ней должен был вести ничем не загроможденный проход. Это соображение было очень важным для безопасного передвижения в абсолютной темноте.

Так оно и было. Ступени были там, где им надлежало быть. Десять широких ступеней, а затем площадка и две лестницы — в правое и левое крыло. Я выбрал правую лестницу, потому что именно с этой стороны я увидел неясный отблеск света. Шесть ступеней второго пролета, еще один правый поворот, восемь ступеней вверх и я на лестничной площадке. Двадцать четыре ступени и ни одна не скрипнула! Я возблагодарил архитектора, который дереву предпочел мрамор. Здесь свет был много ярче. Я направился к источнику: это была щель между дверью и косяком не шире пары сантиметров. Я припал к ней любопытным глазом. Все, что было видно, это угол гардероба, краешек ковра, угол кровати и, наконец, грязный ботинок. Храп в самом низком регистре напоминал какофонию в котельной мастерской средних размеров. Я толкнул дверь и вошел. На кровати лежал парень. В куртке, в штанах и ботинках. Лица его практически видно не было, поскольку матерчатая кепка сползла ему на самый нос. Рядом с парнем ближе к стене лежала винтовка с примкнутым штыком, что ясно говорило кто он такой. На прикроватном столике стояли фонарь и полупустая бутылка виски. Стакана не было, но, судя по внешнему виду этого типа, он привык к жизни простой и незамысловатой, не отягощенной условностями цивилизованного общества. Бдительный страж добросовестно подготовился к невзгодам хайлендской ночи перед тем, как сменить своего напарника у ворот. Глядя на него, было ясно, что, если его кто-нибудь не разбудит, он вряд ли проснется раньше полудня.

Но вполне вероятно, что он проснется сам, от собственного храпа, который мог разбудить и покойника. Похоже на то, что, проснувшись, он будет испытывать неутолимую жажду, поэтому я отвинтил крышку и всыпал в бутылку с полдюжины таблеток, взятых у старика-аптекаря в Торбее. Завинтил крышку, взял его фонарь и вышел. Тут нужно заметить, что свой фонарь я разбил споткнувшись о камень, когда еще пробирался в тумане к замку. Дальше была спальня, столь же грязная и в таком же беспорядке, как и первая. Можно было предположить, что здесь обитал караульный, которого я оставил лежать связанным среди камней и кустов.

Я перешел в левое крыло дома. Где-то здесь должна быть комната лорда Кирксайда. Она и была там — только его самого в ней не было. Один взгляд на содержимое гардероба убедил меня, что комната принадлежит именно ему, но постель лорда была нетронута.

Можно было предсказать, что в этом насквозь симметричном доме за спальней последует ванная комната. В ней не было никаких следов присутствия стражей, ее антисептическая чистота имела оттенок аристократизма. К стене был подвешен ящик с аптечкой. Я достал моток лейкопластыря и заклеил стекло фонаря так, чтобы осталось окошечко величиной с мелкую монету. Моток я сунул в карман. Следующая дверь была заперта, но замок, установленный видимо еще во времена постройки этого сооружения, был весьма примитивным. Я вынул из кармана лучшую в мире отмычку — продолговатый кусок прочного целлулоида. Применил свои навыки вора-домушника. Щелчок и замок открыт. Щелчок мог разбудить человека внутри. Но я не уловил никаких признаков движения.

Я приоткрыл дверь сантиметра на два и замер. Внутри комнаты горел свет. Я сменил фонарик на пистолет, встал на колени, низко наклонился и резко распахнул дверь. Потом встал, запер за собой дверь и подошел к кровати.

Сьюзан Кирксайд не храпела, но спала так же глубоко, как тот караульный в соседнем крыле. Ее волосы были стянуты синей шелковой лентой, лицо было открыто — что, должно быть, было редкостью в часы бодрствования с ее обычной прической. Ее отец сказал, что ей двадцать один, но сейчас я не дал бы ей и семнадцати. Журнал, выскользнувший из ее рук, валялся на ковре. На туалетном столике стоял полупустой стакан с водой и бутылочка с таблетками немобутала. Видимо, забвение нелегко дается в Даб-Сгейр, и я не сомневался, что Сьюзан Кирксайд находила его с большим трудом, чем другие.

Я взял полотенце, висевшее у раковины в углу, стер с лица влагу и грязь, пригладил волосы, придав им некоторое подобие порядка, и немного порепетировал перед зеркалом, изображая добродушно-воодушевляющую улыбку. Больше всего я походил на одного из беглых каторжников, чьи фотографии печатают в газетах. Почти две минуты я вытягивал ее из мрачной глубины забвения, пока не привел в состояние, среднее между явью и сном. Еще минута ушла на то, чтобы привести ее в полное сознание. И можете себе представить — я все время выдавал на полную катушку свою добрую улыбку, так что лицо свело от боли, но это не помогло.