Когда распахиваются крылья

Женька затих. Я подождал, а потом приподнялся на локте и посмотрел на кровать мелкого. Тот, распахнувшись, с сосредоточенным видом водил ладонью себе по лбу. Я прыснул.

— Ну как? — хихикнув, спросил я. — Есть температура? Лоб горячий?

— Да, горячий, — помолчав, ответил Женька. — Сорок пять градусов.

— О, ну тогда дело плохо. Теперь тебе нужно залезть под одеяло и пить горячее молоко с мёдом, а то не вылечишься.

— Я не хочу молоко-о-о, — заныл Женька, — и под одеялом жарко-о-о!

— Я же говорю: не будешь сидеть под одеялом — не вылечишься. И маленьким останешься.

— Не останусь!

— Останешься! Я старше, я больше знаю. Один мальчик тоже не хотел лечиться, не пил молоко с мёдом, и вот теперь все другие мальчики стали большими, а он остался маленьким.

Женька снова замолчал, наверное, обдумывая то, что узнал.

— Ла-а-адно! Буду пить молоко, — наконец протянул он.

— И одеялом укроешься?

Женька не ответил, но через несколько секунд с недовольным пыхтением все же натянул одеяло на себя.

— Молодец, — похвалил я, — а теперь спи.

— Но я спать тоже не хочу!

— Хочешь маленьким остаться?

— Ла-а-адно!

Он затих, а через минуту с его кровати донеслось сопение. Я хмыкнул: ага, не хочешь, значит, спать. Буквально ощущая счастливое тепло у себя в груди, я повернулся на бок, поплотнее укрывшись одеялом, и провалился в сон.

С этой ночи Женька пошёл на поправку. Следующий день под строгим взглядом мамы он провалялся в кровати, смотря мультики, но под вечер, когда пришёл папа, а мама вышла доить корову, все-таки вылез из-под одеяла и устроил победный забег по дому, разбросав все свои книжки и игрушки. Потом нам троим попало от мамы — мелкому за несоблюдение постельного режима, нам с папой — за то, что не досмотрели за Женькой. Мы втроём сделали виноватые лица и, как тараканы, расползлись по своим углам, смущённо переглядываясь. Женька пролежал в кровати ещё пару дней, через каждый час с хныканьем и рёвом выпивая по кружке травяного чая с лимоном, пока наконец от болезни остался только мокрый кашель и заложенный нос. Мы с папой дружно выдохнули, потому что все это время мама в профилактических целях заставляла нас есть чеснок, лук и дольки лимона, от которых моё лицо, кажется, скисло и скукожилось навсегда. Лет на десять точно.

Я продолжал ходить в школу, каждый раз ощущая внутренний трепет перед огромными железными перемазанными в разные весёлые цвета воротами школы. Что делать, если я увижу Тёмку? Сказать, что я все видел и знаю и что, хоть он и зараза, отбирающая рюкзаки у других и кидающая их в реку, мне очень его жаль и я, наверное, смогу хоть чем-нибудь помочь? Чем вообще я мог помочь, кроме как рассказать обо всем социальному педагогу школы, которая наверняка и без меня все знает? Да Тёма первый поднимет меня на смех и будет прав. Но и просто забыть все, что я видел в Тёмкином доме, я не мог. Каждый раз меня пробивала дрожь, когда я думал о красных пятнах и разводах на руках, а затем и на спине Тёмки. А однажды подумал: а что, если однажды Толя не рассчитает силу удара или, например, сильно разозлится и запустит тяжёлую пряжку ремня прямо в Тёмкину голову? Может, нужно рассказать всем вокруг о том, что делает Толя дома со своей женой и сыном? Но вдруг тогда Толя решит, что это Тёмка проболтался, и вообще убьёт сына? Не сделаю ли я своей дурацкой помощью ещё хуже? А может быть, лучше для всех вокруг будет, если я просто отойду в сторону и пусть этот дурной снежный ком катится дальше? В конце концов, я ещё даже не совершеннолетний, что я смогу сделать со взрослым мужиком, если даже его взрослый сын — немаленьких размеров, кстати! — сделать ничего не может?

Вопросы вставали передо мной каждую ночь, и я без конца ворочался в кровати, пока наконец не засыпал тревожным сном, в котором Толя размеренно и равнодушно раз за разом замахивался своим потёртым ремнём с тяжёлой железной пряжкой.

Но Тёмку с той ночи я почему-то не видел. Как и Гошу, и вопрос о моем супергеройском будущем как будто завис в воздухе над головой. Наверное, мне нужно было попросить Гошу вернуть мне моё невезение, чтобы в следующий раз Женька, мама и папа были в безопасности. Наверное, мне нужно было снова пойти к черёмухе и заорать, чтобы Гоша опять меня услышал. Но я почему-то медлил. «Ещё один день», — говорил я себе, но каждый раз что-то отвлекало меня — то надо сходить в медпункт к фельдшеру за лекарствами для Женьки, то уроков много задали, то папе надо помочь с забором.