Когда сорваны маски

– Я как будто слышала Эдварда и Вивеку. Что они здесь делали?

– Ну и что же ты слышала? – усмехнулся он. – Ты подслушивала?

– Я ничего не разобрала, – ответила она как ни в чем не бывало. – Только голоса. Что произошло?

– Ничего.

– Но ты неважно выглядишь.

– Спал плохо.

– Как в Копенгагене?

Муж не ответил.

Он вышел из кухни, потом из дома и направился к Лади и Кочке. Минуту спустя зажужжал мотор, и белый джип с русским номером выехал со двора.

Она налила себе кофе и вышла на террасу, где недавно сидели свекор со свекровью и собака.

Смятая газета так и валялась в кустах.

Она расправила ее, положила на стол и сразу наткнулась на большую статью об убийстве наркоторговца. В другой заметке сообщалось о том, что пропали мать и девочка. Далее шел совсем маленький репортаж о найденных неподалеку в лесу плантациях марихуаны.

Она все еще не понимала, чем вызвано всеобщее возбуждение.

Харри Свенссон говорил ей о чем-то подобном, но почему так разволновались свекор со свекровью?

* * *

От Сольвикена до Йонсторпа не так далеко, поэтому я решил рискнуть и завел машину. Мне без труда удалось отыскать дом, где жили Эмма и ее мама, он стоял на самом краю деревни.

Я припарковался возле площадки, отдаленно напоминающей теннисный корт. Все еще моросило. Ох уж этот предательский дождь, незаметный, пока сидишь в машине!

На табличке в подъезде значилось четыре фамилии, Дальстрём в числе прочих. Я поднялся по лестнице и, не обнаружив звонка, постучал в дверь.

Тишина. И на лестнице, и в квартире.

Я заглянул в вентиляционное окошко. То, что я там увидел, в анонсах агентств недвижимости именуется квартирой с видом на море. Привстав на цыпочки, я наверняка смог бы разобрать сквозь туман очертания Кюллаберга в окне напротив.

Я спустился к квартире под номером один и постучался в дверь, на которой висела табличка «Г. Нюгрен». Это был тот самый сосед, который сообщил об исчезновении Дальстрёмов в газету.

Но как я ни стучал, ответа не дождался.

Тогда я вышел на улицу и встал возле почтовых ящиков. Один был массивный, литой и открывался не иначе как специальным ключом. Остальные три выглядели как самые обычные. На ящике Дальстрёмов был нарисован Нильс Хольгерссон верхом на гусе. Заглянув в щель, я не нашел ничего, кроме кипы рекламных листовок.

Вдруг за гардиной в окне первого этажа что-то зашевелилось. Я вернулся к дому и постучал в окно.

Мужчина за шестьдесят долго возился со шпингалетом, прежде чем потянуло сигаретным дымом, смешанным с затхлыми кухонными запахами, и окно на несколько сантиметров приоткрылось.

– Ну и что вам нужно? – неприветливо спросил хозяин.

– Можно мне войти к вам на минутку?

Он покачал головой и поджал губы:

– Нежелательно.

– Но почему?

– У меня неприбрано.

– Это не страшно, – успокоил его я.

– Сын дома, – продолжал обороняться старик.

– Это он так накурил?

У старика были тяжелые веки, обвисшие щеки покрывала щетина. Рука дрожала, когда он приоткрыл окно еще на несколько сантиметров.

– Собственно, меня интересует женщина, которая живет этажом выше.

– Оса?

– Да, Оса Дальстрём. И ее дочь.

– Эмма, – кивнул старик. – Хорошая девочка. Так вы знаете, где они?

– Нет, но я видел объявление в газете, и… я сам ищу их. – (Старик посмотрел на меня удивленно.) – Можно, я все-таки войду? Здесь дождь. – Я сделал умоляющие глаза.

Еще вопрос, можно ли было считать дождем эту холодную, моросящую взвесь.

– Но у меня неприбрано и накурено, – повторил старик.

– Меня это не пугает.

Наконец он отпер дверь, и я назвал себя.

– Гуннар. Гуннар Нюгрен, – представился старик, пожимая мне руку.

На полу кучами лежало тряпье. Вонь стояла, как в копенгагенских наркопритонах часа в четыре утра. По углам валялись пивные банки.

– Пройдемте на кухню, – пригласил хозяин.

Тут мне пришло в голову, что Гуннару Нюгрену, пожалуй, нет и шестидесяти. Обвисшие щеки и тусклый взгляд алкоголика делали его старше, чем он был на самом деле. Коротко стриженные седые волосы топорщились. Редкую поросль под носом можно было назвать усами лишь с большой натяжкой.

– Сын дома, – повторил он. – Его зовут Петер. Вчера мы позволили себе небольшой праздник.

Он показал на молодого человека, который сидел за кухонным столом, уронив голову на руки. Повсюду валялись пивные банки. В центре крытого замызганной скатертью кухонного стола виднелась погребенная под кучей окурков пепельница. Парень тяжело поднял голову, посмотрел сначала на меня, а потом на папу:

– Черт подери, отец, меня зовут Буги!

– Ты слишком много болтаешь, Петер.

– Бу-у-ги, – упрямо протянул парень.

– Но тебя крестили Петером.

Парень снова уронил голову на руки. Похоже, он засыпал.

– Хочешь пива? – предложил мне Гуннар.

– Рановато для меня.

Гуннар открыл холодильник и тут же снова захлопнул дверцу. По комнате распространился запах тухлятины, хотя холодильник, вероятно, поспешили закрыть по другой причине.