Когда уходит земной полубог

«Хорошо бы позвать сейчас не Лизку Маменс, а пока нет хозяина, этого розовощёкого красавца-херувимчика, камер-юнкера Виллима Монса!» Екатерина закрыла глаза, расслабилась. Но сразу встряхнулась, рассудок у неё всегда брал верх над сердцем. Нельзя ещё, никак нельзя допускать в постель Монса, пока не было коронации. Вот уберут Алёшку, тогда сынок её, радость долгожданная, Пётр Петрович сразу станет единственным наследником короны российской. Тогда и царю придётся дать согласие на её коронацию! И тут Марта Самуиловна вздрогнула, ясно представив Петра: «Кто знает, на что способен хозяин?» Вспомнила, как он наваливается на неё ночью, дыша чесноком, табаком и скверным матросским потом. Бррр! Марта Самуиловна давно уже привыкла к роскоши царской жизни, да вот царь-то у лее — что простой матрос. Она поймала как-то себя на том, что спать ныне с Петром она могла только крепко рьяной. Красавчик Монс меж тем сулил иные, более Тонкие радости. Но с ним нельзя! Пока нельзя. И так хозяин был недоволен, что она взяла себе камер-юнкера из ненавистной ему фамилии Монсов. Ведь Виллим был братом изменницы Анны Монс, первой фаворитки Петра; Монсиха-то, после того как царь прогнал её от двора, скоро скончалась — то ли от болезни, то ли от бедности. Екатерина сие понимала. Куда как несладко после царских харчей жить на обывательском рационе! Нет, Марта-кошечка проведёт свой амур тонко, как это по-русски: «комар носа не подточит»; главное — выждать час и иметь вокруг верных людей! Она дёрнула за шнурок, и вплыла полногрудая блондинка — красавица Лиза Маменс. Екатерина посмотрела на свою камеристку не без насмешки, — говорят, у Лизки опять новый женишок объявился. Недаром русские фрейлины про неё болтают: у Лизки, мол, один жених снаружи, а сорок в сундуке! Но Екатерина любила свою разбитную камеристку, да и поболтать с ней было о чём: обе коренные лифляндки — Марта из маленького Мариенбурга, Луиза из самой Риги. В беседе часто вспоминали родные края, а простодушные рассказы Лизки о её похождениях словно возвращали Екатерину в её молодые ходы, когда она была не царицей-матушкой, а разбитной служаночкой-вертихвосткой у пастора Глюка в Мариенбурге. Хорошие были времена! Верти себе юбкой перед бравыми шведскими рейтарами да повизгивай, холь ущипнёт какой-нибудь черноусый молодец. Так себе невзначай и первого мужа нашла. Правда, и тогдашний хозяин, пастор Глюк, вспоможение оказал: дал ей за верную службу небольшое приданое. Так бы и жила-поживала она со своим рейтаром в шведском гарнизоне, да вот беда — пришли русские и взяли Мариенбург. Она стала пленницей и поняла, что надобно всем уступать. Сначала её русский драгун под телегой ласкал, потом фельдмаршалу Шереметеву портки стирала, оттуда к генеральше Балк в службу попала. И здесь привалило счастье — заприметил её женскую красу царский фаворит Алексашка. «Ох и силён, чёртушка!» Екатерина и сейчас иногда про себя хихикала, глядя на светлейшего князя. Видела ведь она его без порток, сердешного. Но человек он добрый! По доброте и познакомил с хозяином. Отсюда, с самого верха, можно было легко сорваться и упасть, но Екатерина сумела-таки крепко привязать Петра: сперва пышными формами и природной весёлостью нрава, а когда пошли дети — общими семейными заботами. И вот добилась своего! Угрюмец Алёшка отрёкся от престолонаследства в пользу её сынка Петра Петровича. Ишь, как гукает за стенкой в руках кормилицы! Да она за него в огонь и в воду, и нет ей покоя, пока жив Алёшка. Ведь как Васька Долгорукий брехнул: отречение, мол, вынужденное и потому незаконное — его всегда переменить можно! И так не один Долгорукий, так все старые роды думают, а за ними стоит вековой обычай — передавать престол старшему сыну. И здесь надобно нечто предпринять...

Екатерина рассеянно слушала Лизкины россказни, а сама думала, думала...

   — У Гамильтонши-то новый амур объявился! — с торжеством докладывала Лизка.

   — И кто таков? — Она спросила нарочито спокойно, а внутри всё оборвалось.

Неужто красавчик Монс с распутной Машкой связался? Посему просияла, узнав, что новый полюбовник Гамильтонши — здоровенный царёв денщик Орлов.

   — Что ж, мужик видный и свободный! — одобрила она новую пассию своей фрейлины.

Даже довольна была: ведь на Марию Гамильтон сам хозяин последнее время заглядывался. А сие опасно! Недаром адмирал Крюйс бросил на последней ассамблее с моряцкой прямотой: самые что ни есть опасные для мужской верности годы — сороковые и пятидесятые широты. А хозяину-то в мае как раз сорок пять минет — Может и заштормить!