Когда в пути не один

Только через неделю с чувством исполненного долга Воробьев наконец-то переступил порог своей квартиры и уже в прихожей был крайне удивлен увиденным: на тумбочке, под большим зеркалом, внимание его привлек светло-коричневого цвета телефон, купленный им давненько, а главное, недорого у одного из «собратьев» по делам изобретений и рационализации. Сейчас Владимира Григорьевича поразил не сам аппарат, а то, что, когда он уезжал в Москву, этот аппарат лежал в нижнем ящике шифоньера. Выходит, пока он находился в столице и готовил «телегу» на Филиппова, у него дома подключили телефон?! Вот дела! Интересно, кто же это сделал? Возможно, работа брательника? Все-таки сумел пробить по своим каналам? А вдруг не он, а Филиппов?

Воробьев не знал, что и делать: радоваться или раскаиваться в затеянной им сваре.

Жена, помогая ему раздеться и желая побыстрее рассеять появившееся на лице мужа сомнение, пояснила:

— Вначале пришли из городской телефонной сети два монтера. Чтобы не показаться самозванцами, сослались на твое письмо председателю облисполкома Славянову и показали наряд на установку телефона. Я, конечно, обрадовалась! Наконец-то! И сразу все поняла. Они поинтересовались: есть ли у нас аппарат? Я показала им его. Тогда они передали мне документы на установку и попросили, чтобы я, не откладывая, оплатила предстоящую работу. Что я с великой радостью и сделала. А на другой день они вернулись и установили телефон. Кто-то дал их начальнику указание. Вот наш номер, — она взяла абонентскую книжку и, довольная, прочитала шесть заветных цифр. — Ты же, я помню, писал письмо председателю облисполкома?

Воробьев мысленно, вслед за женой, повторил волшебные цифры, но они тут же стерлись из его памяти. При одном напоминании о письме на имя Славянова Владимир Григорьевич сразу понял, что устройство телефона — дело рук совсем не брата, а Филиппова, который все-таки дал ход письму и осуществил обещанное. А что сделал он, Воробьев, в благодарность за это? Вначале подал на Филиппова жалобу в суд, а затем в Москве, в Комитете по делам изобретений, накатал «телегу» на имя самого председателя облисполкома, помощник которого якобы примазался к изобретателю в соавторы! Опершись о стенку рукой, Воробьев почувствовал, как в глазах у него потемнело, вдруг стало трудно дышать, и он медленно опустился на стоявший возле тумбочки с телефоном небольшой стульчик.

Посидев немного, Владимир Григорьевич успокоился и даже стал звонить в столицу, чтобы поговорить со своим комитетским покровителем и посоветоваться, как ему быть дальше. Дозвонился не сразу. Телефонистка долго не могла соединить с Москвой: нужный Воробьеву номер все время был занят.

Наконец длинные, продолжительные гудки вывели изобретателя из грустных раздумий, и, когда он снял трубку, телефонистка с междугородней профессиональной скороговоркой сообщила, что на линии Москва. Воробьев тут же услышал знакомый голос начальника отдела из Комитета по делам изобретений. Поздоровавшись, он хотел было изложить причину своего звонка, но стал заикаться, и москвич мигом понял, что требуется человеку. Перебив Воробьева, он сообщил, что письмо в облисполком Славянову отправлено. Теперь надо ждать, когда его получат. А уж там, можно не сомневаться, заварится такая каша, что Филиппову этому придется очень не сладко.

— Да-а я-я… я не про это! Надо все о-о-остановить! — еле выговорил Воробьев.

— О чем вы? Теперь поздно. Бюрократическую машину уже не остановишь! Мы вас в обиду не дадим. Ждите. Скоро, очень скоро все начнется! Пока! — будто не разобрав, о чем просит Воробьев, работник комитета бросил трубку и в сердцах выругался: «Чего захотел, изобретатель! Остановить машину! Поздно, дорогой! Надо было раньше думать!»

Разговор с московским начальником доконал Воробьева, он снова почувствовал, как зазвенело в голове и в глазах замелькали искры, шагнул к оттоманке, прилег на нее и попросил стакан воды у подбежавшей к нему жены, а проглотив таблетку нитроглицерина, сказал, что нужно, пожалуй, вызвать «скорую помощь».

Так изобретатель Владимир Григорьевич Воробьев оказался на больничной койке. Ему довольно быстро сбили давление, но мысли о Филиппове тревожили его со всевозрастающей силой, так что самочувствие его улучшалось мало. По подсчетам Владимира Григорьевича выходило, что повестка его тезке из облисполкома и письмо из Москвы на имя Славянова должны поступить в ближайшее время. И тогда… у изобретателя Воробьева дух перехватывало при мысли об этом. Что будет с проведением опытов в лаборатории? Как воспримут эту историю в хозяйстве Чагина? Как поведет себя председатель? У Владимира Григорьевича начинало темнеть в глазах и бешено колотиться сердце, когда он представлял масштабы возможных последствий раздутой им истории. И места для сочувствия Филиппову в его душе поэтому не находилось. Наоборот, именно его Владимир Григорьевич и винил во всем. «Ишь как хорошо устроился! Нет, пусть тоже помучается!» — думал с неприязнью о помощнике Славянова изобретатель.

* * *