Когда выходит отшельник

Ирен выудила новый шар из своей обширной коллекции, выставленной на буфете. Адамберг рассматривал помещение: в комнате было полным-полно всяких безделушек, но царил безупречный порядок. Каждая вещь на своем месте, и горе тому, кто попытается ее передвинуть. “Она была очень организованной и опрятной”, – сказал о ней Матиас. Такой она и осталась. А еще упорной, отважной и решительной.

Ирен поставила шар из Лурда перед Адамбергом, и тот достал из кармана свой шар.

– Надеюсь, вы привезли его не для того, чтобы мне вернуть? Это подарок.

– И я им очень дорожу. Вихрем пузырьков снега.

– Хлопьев снега, комиссар, а не пузырьков.

– Да. И еще я хотел показать, что он всегда со мной, в кармане.

– Но какой в нем смысл, если он всегда лежит в кармане?

– Это помогает мне думать. Я его встряхиваю и смотрю на него.

– Хорошо, раз вам так нравится. У каждого свои привычки, правда? – произнесла Ирен, разливая по чашкам горячий кофе. – У меня пропали одна за другой две ложки, – с досадой проговорила она. – Исчезали после визита вашей коллеги. Это не страшно, у меня есть еще. Ваша коллега, она очень симпатичная, но две ложки все-таки куда-то подевались.

– Она немного клептоманка, Ирен, вы следите за моей мыслью? Маленькие сувениры отовсюду, где она бывает. Я велю ей вернуть вам украденное, для меня это дело привычное.

– Не откажусь. Потому что это набор, их дюжина, все с пластмассовыми черенками разного цвета. А теперь он уже неполный.

– Обещаю, я пришлю их вам по почте.

– Очень мило с вашей стороны.

– Сегодня, Ирен, я не буду милым.

– Правда? Жаль. Ну ладно, пусть так. Как вам кофе?

– Великолепный.

Адамберг встряхнул шар и стал смотреть, как снежинки падают на корабль – герб Рошфора. “Тринидад” оказался в оковах холода. Вейренк хранил молчание.

– У вас тоже такой вид, будто вы не в своей тарелке, – заметила Ирен, указав подбородком на Вейренка.

– У него болит голова, – пояснил Адамберг.

– Хотите, дам таблетку?

– Он уже две принял. Когда у него мигрень, он не может произнести ни слова.

– С возрастом это пройдет, вот увидите, – успокоила их Ирен. – С чем же таким неприятным вы ко мне приехали, Жан-Бат?

– Вот с этим, Ирен, – произнес Адамберг, открывая рюкзак. – Пока что ничего не говорите, прошу вас. Мне и так очень непросто.

Адамберг принялся ровно выкладывать на стол фотографии девяти восемнадцатилетних жуков-вонючек из приюта “Милосердие” и Клода Ландрие. Одного за другим, в порядке их гибели. Под ними – их же снимки сорок или шестьдесят лет спустя.

– Вы как будто раскладываете пасьянс, а это – игральные карты, – заметила Ирен.

– Все они мертвы, – произнес он.

– Об этом я и говорю. Для убийцы это пасьянс.

– И он сложился. Начиная с этого, Сезара Миссоли, погибшего в девяносто шестом году, и заканчивая этими, Тораем и Ламбертеном, скончавшимися в прошлый вторник. Первые четверо были застрелены или умерли якобы от несчастного случая с девяносто шестого по две тысячи второй. Шестеро остальных получили запредельную дозу яда паука-отшельника в течение последнего месяца.

Ирен спокойно предложила еще по чашечке кофе.

– Проверено: отлично помогает от головной боли, – сообщила она.

– Спасибо, – произнес Вейренк, протягивая ей чашку.

Потом она налила еще кофе Адамбергу и, следуя правилам вежливости, только в последнюю очередь себе.

– После две тысячи второго года был перерыв в четырнадцать лет. Можно предположить, что преступник все это время разрабатывал новую методику убийства, очень сложную, но подходящую ему как нельзя лучше: при помощи паучьего яда.

– Очень может быть, – проговорила Ирен с явным интересом.

– На такое способен далеко не каждый. Это кропотливая работа, требующая изобретательности. Но убийца преуспел и отправил на тот свет шестерых, одного за другим. Вы следите за моей мыслью?

– Ну конечно!

– А зачем ему понадобился именно паук-отшельник, Ирен? Почему он выбрал самый трудный способ, какой только можно себе представить?

Ирен ждала ответа, не спуская глаз с комиссара.

– Почему и зачем – это ваша работа, – заметила она.

– Потому что только отшельница, настоящая отшельница может сама превратиться в паука-отшельника и убить человека ядом. Потому что… вот, – произнес он, доставая сверток из пузырчатой пленки и снимая ее бережно и почтительно. – Вот, – повторил он, ставя на стол бережно склеенную им белую тарелку с голубыми цветочками.

Ирен едва заметно улыбнулась.

– Это ее тарелка, – торопливо продолжал он, не давая ей возможности заговорить. – Та самая, из которой она пять лет ела что могла, что приносили ей люди, передавая через маленькое высокое окошко в старой замурованной голубятне на лугу Альбре. Я организовал там раскопки, потом мы снова засыпали все землей. Пятьдесят восемь роз я положил на место, туда, где собирала их она, одну за другой прикрепляя к стене.

Вейренк опустил голову – но не Ирен: она переводила взгляд с тарелки на лицо комиссара и обратно.