Когда запоют мертвецы

Сольвейг сладко потянулась и прижалась к боку Дисы мягкой грудью. Гладкая кожа подруги словно подсвечивалась изнутри слабым светом фонаря. После смерти отца и Гисли, когда мать впала во что-то сродни помешательству, Диса стала все больше времени проводить с Тоурой и Сольвейг. Хотя последняя была старше Дисы на несколько лет, новую матушкину подопечную она приняла с благосклонностью, и между девочками зародилась теплота. Временами они лежали на одной кровати и заплетали друг другу волосы – чем причудливее, тем лучше, – или рисовали кончиками пальцев гальдраставы на спине подруги. Это была опасная и щекочущая забава. Нужно было определить, какой знак на тебе пытаются нарисовать, прежде чем будет проведена последняя линия. Но с тех пор, как за этим занятием их застукала Тоура и высекла так, что девочки еще неделю не могли нормально сидеть, они уже так не баловались. Сама Тоура гальдов и ставов почти не знала, зато ей были хорошо ведомы травы. Она знала, какие растения помогают облегчить роды, а какие способны вывести вора на чистую воду, и всему этому научила Сольвейг и Дису.

– О чем ты размышляешь? – спросила Сольвейг, накручивая на палец длинный локон подруги.

– Обо всем: догадался ли капитан, что за Паудлем кто-то стоит, удастся ли мне его перехитрить, покажет ли он ее…

Когда Диса произнесла последнее слово, преподобный Свейнн всхрапнул особенно яростно, так что даже фонарь над головами девушек будто качнулся. Лицо Сольвейг сделалось серьезным. Без улыбки она напоминала мать: брови супились, щеки ползли вниз.

– Твой парнишка не выглядит умником, но с капитаном его роднит один недостаток.

– Какой?

– Они оба мужчины, – Сольвейг откинулась на подушку, внутри которой зашуршало сено. – Наш капитан скорее поверит, что за личиной простачка кроется коварный колдун, чем в то, что его руку направляет женщина.

Паудль

Паудль проснулся с такой тяжелой головой, словно выпил бочку аквавита целиком, ничем при этом не закусывая. Спал он, как выяснилось, в чьем-то сарае на колючем сене. Пахло здесь прескверно, и Паудль бы не удивился, узнав, что запах идет от него самого. С трудом поднявшись на ноги, он отыскал бочку с водой и привел в порядок себя и одежду. Голову было не повернуть – казалось, одно лишнее движение, и внутренности поднимут бунт. Спохватившись, он проверил кошель. Удивительно, но серебра в нем не убавилось. Может, людям показалось бесчестным воровать у того, кто так щедро их угощал, но скорее они просто испугались, что кто-то заинтересуется происхождением монет и позовет сислумана. А там и до отрубленной за воровство руки недалеко!

Мысли в голове напоминали протухшее акулье мясо. Паудль недоумевал, зачем вчера ввязался в этот глупый спор. В кошеле он нащупал гладкий камешек, который сунула ему Диса. Странная все-таки девушка… Было в ней что-то такое, от чего Паудлю становилось не по себе. Когда люди боятся, они выглядят напуганными, когда радуются, их лица освещает улыбка. Выражение же лица Дисы почти все время было одинаковым: злым и упрямым.

Он поднес камешек к глазам и почти не удивился, рассмотрев на нем рисунок: улыбающееся лицо, вписанное в окружность, от которой расползались в стороны линии, напоминающие древесные ветки. Похожие штуковины Паудль видел у Эйрика. Внутри его закипела злость, и он сжал камешек с такой силой, что, будь его края острыми, уже пошла бы кровь. Если эта девка решила прибегнуть к колдовству, то какого дьявола сделала это за его счет!

Он с трудом дождался заката, чтобы отправиться на пирс. Торговые дела шли неважно, что не добавило Паудлю хорошего настроения. Злой как черт, он расхаживал вдоль мостков, ожидая Дису. Уже решил было, что девушка издалека заметила его раздражительность и побоялась подходить, как вдруг она выросла прямо у него за спиной. Ее бесшумное появление заставило сердце Паудля биться чаще, и он едва сдержался, чтобы не выругаться, как последний матрос.

Диса выглядела совершенно безмятежной. Только юность способна подарить девушке такой цвет лица и такую улыбку. Платье на ней было то же, что вчера, но сверху она накинула тонкую кружевную шаль. Паудль чувствовал, как бастионы его решимости дают брешь. Ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы достать из кошелька проклятый камешек и протянуть ей:

– Вы хоть представляете, Тоурдис, что это за чертовщина? Понимаете, что за это можете попасть под суд, и вас утопят?

Ощутив, как его снова затапливает злость, Паудль сжал кулак и швырнул камешек в море, по мальчишеской привычке заставив его трижды подпрыгнуть на воде. Уголки губ Дисы дернулись, как если бы она собиралась улыбнуться, но передумала. Поплотнее закутавшись в шаль, она ответила:

– Как же я попаду под суд за камешек, который вы только что отправили на морское дно? Да и с чего бы меня топить – я же не ребенка удавила. Скорее уж сожгут.

– Зря вы шутите такими вещами! Да еще и меня втягиваете в подобное богохульство.