«Коль дожить не успел…» Воспоминания о Владимире Высоцком

Взгляды героев Хемингуэя, которым мы тогда зачитывались, исподволь становились нашими взглядами и определяли многое, если не всe: и отношение друг к другу, в котором больше всего ценилось полное забвение эгоистических мотивов и выражалось в формуле «отдай другу последнее, что имеешь, если это другу необходимо», и отношениe к нашим случайным и неслучайным подругам, с подлинно рыцарским благоговением перед женщиной, и темы наших бесконечных разговоров и споров; а главное – полное равнодушие к материальным благам бытия и тем более к упрочению и умножению того немногого, что у нас было, и нарочитое неприятие любых путей, ведущих к благополучию и довольству. Не могу сказать, что мы вели жизнь богемы, но какие-то черты ее в нашем кругу, безусловно просматривались. Центральное место во всех наших бесконечных тогдашних посиделках отводилось гитаре. На ней играли (верней, аккомпанировали) я и Володя.

Я уже считался «виртуозом», когда Володя попросил меня показать ему, как берутся эти аккорды и в каком сочетании друг с другом. Он тоже довольно быстро освоил эту немудреную музграмоту, так что в наших посиделках мы нередко сменяли друг друга, каждый со своим репертуаром.

А с осени 1961 года Володя стал писать песни. В это время я на несколько месяцев потерял его из вида, так как в очередной раз переходил с одной работы на другую, долго что-то не мог найти, тем более что свою «инженерную стезю» я тихо ненавидел… А у Володи тоже были свои «заморочки». Дело в том, что он, учась на четвертом курсе, женился на Изе Жуковой, окончившей Школу-студию МХАТ годом раньше и уехавшей работать в Киев в Театр русской драмы[9]. Володя, как только выпадало свободное время, улетал к своей молодой жене. Но к осени 1961-го эти его поездки почти прекратились. О появлении «на свет» первой песни, «Татуировка», рассказал мне потом Володя Акимов. Он с Высоцким поехал провожать на Курский вокзал Инну, жену Лёвы Кочеряна. Они посадили Инну в вагон, у Володи была с собой гитара, и он решил на дорожку спеть Инне одну песню, которую, как он сказал, сам написал сегодня утром. Спел «Татуировку» и очень сокрушенно посетовал, что никто, кому он уже успел исполнить, не верит, что это написал он. Инна вроде бы сразу поверила.

Но истины ради следует сказать, «Татуировка» была не первой песней, а второй, и ей предшествовала песня «49 дней» про четверку отважных ребят, баржу которых ураган сорвал с якоря и носил по Тихому океану 49 дней, пока их не заметил какой-то американский военный корабль и не спас.

Просто эта песня, когда была написана, не имела продолжения, стояла как бы особняком, и следующая песня – «Татуировка» – появилась через год, и сразу вслед за «Татуировкой» последовал, можно сказать, цикл «блатного» направления, и «49 дней» как-то забылись.

Когда я снова прибился к нашему кругу, первое, что бросилось в глаза – это смена репертуара (я еще не знал, что это сочиненные им песни) и его более свободное обращение с гитарой.

Мы собрались, как обычно, у Акимова, и, когда Володя взял гитару, я услышал:

В тот вечер я не пил, не пел —Я на нее вовсю глядел,Как смотрят дети, как смотрят дети.

Но тот, кто раньше с нею был,Сказал мне, чтоб я уходил,Сказал мне, чтоб я уходил,Что мне не светит.

Потом были «Красные, зеленые, синие, лиловые…», «На нейтральной полосе цветы…» и еще многое другое. Я смотрел на него, наверно, квадратными глазами, в которых наверняка были восхищение, удивление и вроде бы догадка, потому что невольно вырвался вопрос:

– Это что… твои?

– А ты не слышал, Васёчек? Ну как же так! «Давно ты не был в свете», – сказал Володя нарочито шутливо, чтобы этим скрыть удовольствие, которое ему доставила моя радость в связи с услышанным. Дело в том, что только Володя из всей нашей компании знал, что я пишу стихи и что даже печатался уже в многотиражке моего бывшего института, а стало быть, я как никто другой в нашем кругу могу по достоинству оценить то, что он написал. И Володя был искренне рад, увидя, как мне понравились его первые песни. А они были действительно хороши, ни на что не похожие (а время тогда было гитарно-песенное: уже вовсю распевали Булата Окуджаву и Александра Городницкого), неожиданные, остроумные, бесшабашно-веселые, в точности как тот, кто их придумал, написал, а теперь вот и пел.

Под впечатлением впервые услышанных мною Володиных песен я прожил все последующие дни. Впервые со мной происходило нечто, потом случавшееся не раз, когда я слышал, видел или читал такое, что не отпускало от себя, не отпускало подолгу. Меня словно что-то подстегивало, словно упрекало: «Что же ты сидишь, бездельник? Посмотри, как другие вкалывают, а ты баклуши бьешь». Короче, мне безумно захотелось написать песню, притом такую, чтобы она понравилась всем нашим. И в первую очередь Володе.