Колдовство

Несколько секунд Соня сидела неподвижно. Потом метнулась к кровати, где должны были лежать дети. Откинула одеяло и громко, пронзительно завыла.

2

Филипп прижался к теплому боку жены, обвил одной рукой ее талию, а второй провел по бедру. Даша нежно мурлыкнула. От нее пахло кокосовым шампунем.

– Олька уже спит, – пробормотал Филипп. – А я ужасно соскучился.

Час назад он приехал из города, куда возил бабу Глашу по делам. Она все еще собирала скопившиеся долги.

– То есть шутка про то, что болит голова, не прокатит? – хихикнула Даша и повернулась к Филиппу.

Ее грудь прижалась к его груди.

Как будто не было этих шести лет сюрреалистичного сна. Будто он отвез Дашу в роддом и забрал уже с шестилетней дочкой, которая спала сейчас в соседней комнате и была самым счастливым ребенком на свете. Конечно, Олька ничего не знала о маме, но сразу поняла, кто это, обняла и приняла. Теперь у них будет много времени, чтобы узнать друг друга лучше.

Даша поцеловала его, провела ладонью по животу, опустилась ниже.

– Вижу, ты сильно скучал.

– Еще бы.

– Я тоже. Все эти годы, что ты спускался в подвал, сидел у кровати, общался со мной, я мечтала о том, как вернусь в твою жизнь.

– И вот вернулась.

Он завозился с ее трусиками, стягивая. Провел языком по Дашиной шее, между грудей, спустился к животу, а потом нащупал в ее пупке что-то… какой-то катышек или узелок. Дотронулся пальцем, потянул. Похоже на нить, которая… застряла, что ли?

– Больно, не тяни, – прошептала Даша. – И вообще, я же говорила, что не люблю, когда ты лезешь мне в пупок!

– Точно, совсем забыл.

У него у самого кольнуло за пупком, будто впился крохотный вязальный крючок.

Все они дети ведьмы – не поспоришь.

Филипп тряхнул головой. Пора выбрасывать из головы неправильные мысли. Пора просыпаться.

Началась счастливая и долгая реальность.

Александр Матюхин

Яко тает дым

1

В том году огромная страна отмечала семидесятилетний юбилей, не ведая, что конец близок, а маленькая Катя Рощина, которой недавно только сравнялось пять, впервые столкнулась с нечистой силой. Случилось это, когда они с мамой навещали бабушку.

Мама не очень любила ездить к бабушке. Наверное, потому, что это была папина мать, а не ее. Своей у нее не было. А вот Катя всегда радовалась этим поездкам. Жизнь у бабушки напоминала сказку, жутковатую и в то же время безумно интересную; даже ее деревянный домик в старой части города у реки, обнесенный высоким забором с калиткой и утопающий в зелени, казался привыкшей к четырехэтажкам Кате избушкой Бабы-яги, разве что курьих ножек не хватало. Бабушка и сама была немного Бабой-ягой – так во всяком случае поговаривали жители окрестных домов, не расплескавшие еще деревенской закваски. Папа вообще говорил, что есть в бабушке частица черта. Мама ни в частицу черта, ни в целых чертей не верила.

Как и положено владениям Бабы-яги (ведь где-то же надо парить заезжих Иван-царевичей!), посреди просторного бабушкиного двора стояла банька – маленький дровяной сруб с торчащей на крыше короткой трубой. Мама смотрела на это богатство с нескрываемой завистью: наверное, единственным приятным воспоминанием из ее приютского детства были походы в городскую баню. А тут – настоящая, деревенская. Но бабушка отчего-то вредничала.

– Обойдешься, Галочка! У тебя дома ванная есть! – насмешливо сказала она, когда мама завела разговор о баньке. И отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Да только мама – детдомовская девчонка, а стало быть – упрямая. И вот однажды, когда бабушка отлучилась, мама взяла мыло, мочалку, пару полотенец и решительно объявила:

– Вот сейчас, Катёна, мы с тобой и попаримся!

Кате уже и самой интересно было: чем это мыться в баньке настолько лучше, чем в ванне? А если бабушка узнает и рассердится – не беда: не съест же она их!

И там действительно оказалось здорово. Понравились Кате и густой полумрак, едва рассеиваемый светом из прорубленного под крышей оконца, и жаркий воздух, напоенный ароматом ошпаренной листвы, и как с шипением валили от печки пушистые белые клубы пара, когда мама плескала мятной настойкой на раскаленные камни. И поливать друг дружку из ковшика тоже было весело, а еще веселей – наотмашь хлестать маму березовым веником. Мама, впрочем, тоже не оставалась в долгу!

Вскоре Катя совсем расшалилась: с веселым визгом она носилась по тесной парной, а мама, раскрасневшаяся, мокрая, звонко хохочущая, норовила огреть ее веником по попе. Рыжие мамины волосы рассыпались влажными прядями по веснушчатым плечам, отчего она стала походить на русалку.

И вот тут-то все и произошло. Из печки вдруг со страшным шипением повалил пар и в считаные мгновения заволок тесное пространство густыми клубами. Катя услышала, как мама со сдавленным криком скатилась с лавки. Стало почти невозможно дышать, а шипение нарастало, разбиваясь на отдельные шепотки, смешки, взвизгиванья, возбужденные, злые, ликующие. Катя с плачем забилась в угол и сквозь слезы, сквозь удушливую белесую пелену разглядела маму, которая отчаянно пыталась прорваться к ней.

Потому что ее не пускали.