Колдовство

– Не могу, – ответила она. – Не могу.

Намылить, потереть, смыть.

– Ну и дура, – пожал он плечами и вытер руки о ее футболку. – Есть хочу, – бросил он, выходя из ванной. – Есть чо?

Накладывая ему котлеты, она увидела содранную кожу на своих костяшках – словно только что с остервенением била кого-то. Он тоже заметил.

– Смажь чем-нибудь, – наставительно сообщил, ковыряясь вилкой в еде и стараясь не смотреть на ее руки. – Инфекцию занесешь. И вообще неприятно.

– Перепечь, – сказали четко и ясно над ее левым ухом.

Кира дернулась, ударилась виском о кухонный шкафчик, ойкнула – и осела на пол, схватившись за голову.

Вова поморщился и отправил кусок котлеты в рот.

Ночью она дремала в кресле рядом с Юрочкиной кроваткой.

Вова храпел один в постели, вольготно развалившись и сбив одеяло к ногам.

Она то проваливалась в тяжелый, липкий, вязкий сон – то, вздрогнув, просыпалась и терла сухие, саднящие глаза. Юрочка ворочался, вздыхал, чуть постанывал – как всегда. Вова что-то зло бормотал во сне – тоже, впрочем, как всегда. Кира пыталась понять, как все это произошло с ней. Откуда, почему, как у нее вдруг оказались нелюбящий муж, ненавидящая свекровь – и ребенок, который, кажется, тоже терпеть ее не может? «Нет, нет!» – вдруг испугавшись своих мыслей, хлопнула она себя по губам. Нет, Юрочка просто болеет! Его болезнь – это не отношение к ней, это просто болезнь, а болезнь не может любить или ненавидеть людей, она их просто жрет!

– Нет, нет… – бормотала она, засыпая. Бормотала и слабо шлепала себя по губам.

В детской поликлинике Кира долго ждала своей очереди. Ей было нехорошо – глаза слипались, в ушах звенело, в горле стоял едкий ком. К счастью, Юрочка умудрился уснуть – и Кира краем глаза следила за мамашей слева, ребенок которой орал без умолку. Юра его словно не слышал – у Киры же каждый вопль отдавался где-то глубоко в голове. Лицо младенца шло пятнами – то багровыми, то белыми, он выгибался дугой и сучил сжатыми кулачками – но его мать это словно не волновало: в ее наушниках бухал тяжелый рок, а по губам гуляла блаженная улыбка. Кажется, она даже уснула.

– Пропустить, может, – пробормотал какой-то парень, качающий разом два кулька.

– Сиди, благодетель, – одернула его жена и отобрала одного из близнецов. – А то перепечь в самый конец и до вечера сидеть будем.

– Что? – Кира повернула к ней голову.

– Что? – с вызовом ответила та.

Младенец слева перешел на хрип – словно заскрипела старая несмазанная дверь.

И тут Кира отчетливо услышала:

– Перепечь, перепечь, перепечь! – раздавалось сквозь уханье басов.

Кира дернулась в сторону, больно вжавшись ребрами в острый подлокотник дивана.

Девушка ошарашенно вынула наушник из уха.

– Перепечь, перепечь, перепечь… – шуршало оттуда.

Девушка озадаченно посмотрела вокруг. Ребенок икнул и резко замолчал – словно выключили пластинку.

– Это… что? – шепотом спросила Кира. – Что вы слушаете? Аудиокнига?

Девушка пожала плечами, достала телефон и лихорадочно застучала пальцами по экрану, обернув руки вокруг замершего младенца.

– Перепечь, перепечь, перепечь! – бесновалось тем временем в наушниках.

Девушка выругалась – и прожала кнопку выключения. Экран почернел.

– Перепе-е-е-е-е-ечь! – язвительно продолжили петь наушники.

Сегодня Юрочка почти и не плакал – видимо, урыдался за вчерашний вечер. Сипел, кряхтел, куксился, пускал слюни – но не орал. Кира взволнованно перечислила педиатру все симптомы – даже немного сгущая краски, – но тот лишь пожал плечами. Осмотрел, ощупал, измерил, даже понюхал – здоров ваш сын, мамаша, зря мое время тратите. Попейте успокоительное, что ли. Ну и у психиатра проверьтесь – а то, не ровен час, из окна выйдете.

Домой Кире идти не хотелось. Ей казалось, что стоит вернуться в квартиру – и там ее обязательно подстережет звонок свекрови и разрыдается, корчась от боли, Юрочка – а потом придет Вова и скажет, что любит, поцеловав в щеку холодными губами. А потом наступит ночь, и придет завтра, и снова, и снова, и снова…

Она сидела около дома и качала коляску, наслаждаясь покоем и сопением Юрочки.

– Перепечь, – услышала она за плечом тихий шепот.

Кира вздрогнула, дернула к себе коляску, оглянулась. Ничего и никого. Лишь ветер шевелил ветки облезлых кустов.

– Кто тут? – негромко спросила она – скорее чтобы успокоить себя. Ответа не было.

Кира закрыла глаза, глубоко вдохнула, на выдохе открыла их – и поперхнулась. Перед ней сидела кошка. Трехцветная, пушистая, откормленная. Кошка не смотрела на Киру. Она пялилась на коляску – напряженно, не мигая, вздернув уши торчком. Кира зажмурилась – с силой, до боли, до белых и алых пятен под веками.

– Перепечь! – послышалось ей снова, на этот раз спереди. Точно оттуда, где сидела кошка.

Кира сглотнула ставшую вязкой слюну.

– Кисонька-мурысонька.

Сердце у Киры заколотилось так, словно кто-то пытался выломать дверь изнутри грудной клетки – плечом, с ноги.

– Где была?

Голос показался ей знакомым. Еще крепче ухватившись за ручку коляски, словно это могло ее защитить, она открыла глаза.