Колючее счастье (СИ)

И это значит, что действия Славы на выпускном были не только сознательными, но и навязанными извне. Это была не просто неожиданная выходка, не вписывающаяся ни в какие рамки, это было осуществление высказанного в ультимативной форме требования её родного отца… Продумал Святослав всё заранее или импровизировал, сейчас уже было не так важно. Он действительно жёг мосты. Как мог. Жёстко, но действенно. Только сейчас Евгения в полной мере осознала смысл, вложенный Славой в это выражение. Вспомнила желваки на его скулах и ауру недосказанности, витавшую в воздухе. Почему он даже тогда, в разговоре ночью на крыльце не стал ей ничего говорить об ультиматуме, поставленном ему Глебом? Почему не пытался оправдать себя в её глазах, соглашаясь со всеми эпитетами, которыми она его одарила? Да и оправдывал ли этот ультиматум действия Святослава? Судя по всему, в собственных глазах абсолютно не оправдывал… Но мог ли он поступить тогда по-другому? Вот в чём вопрос…

Наверное, мог. Но не поступил, не стал бороться с заведомо более сильным и серьёзно настроенным соперником. Сглупил? Взвесил все за и против? Позарился на плюшки в виде зелёного света в свой драгоценный вуз? Или просто испугался? За свою шкуру, за будущее? За то, в какой скандал вовлечёт саму Женьку? За мать? За благополучие всей их семьи? Ведь Глеб явно перегибал, и в своей отцовской ярости мог натворить страшных дел… Вряд ли Святослав тогда понимал, что угрозы отчима так и остались бы просто угрозами.

Наверное, всё это теперь уже не так и важно… Ведь прошлого действительно не изменить.

Но сейчас хотя бы стали понятны истинные причины случившегося. Ведь все эти годы Женя просто-напросто не понимала, что сподвигло её Славу — рассудительного и гиперответственного, искреннего и любящего, именно того Славу, которому она доверяла больше, чем себе, которого любила без оглядки, от которого не ждала ничего даже отдалённо напоминающего подобное! — на эту отдающую дешевизной второсортных мыльных опер измену!

И сейчас она не знала, радоваться этому открытию или нет. Не знала, как быть. Как отнестись к признанию отца, как теперь относиться к нему самому…

— Жень, — вновь обратился к ней Глеб. — Мне, наверное, нет прощения, хотя я и надеюсь, что ты попытаешься понять мои мотивы. Но я не за себя прошу сейчас, за него… Вижу, как маетесь. Оба. Он ведь любит тебя, дочь. На самом деле любит.

— А как же Лиза? — Евгения, убрав с пола осколки и вытерев пролитый кофе, вымыла руки и повернулась к отцу.

— А нет больше Лизы. Ещё утром села на такси и умотала. Нет у них будущего, раз столько лет прошло, а вы… — он запнулся, сконфуженно отведя взгляд.

Что ж, этого стоило ожидать. Женя устало усмехнулась. Снова обратилась к отцу:

— Ладно ты… А он? За это время он тысячу раз мог всё рассказать, объяснить… Почему молчал? Столько лет?

— А ты спроси у него сама, дочь.

— У кого, пап? — вспылила она. — Или мне телефон ему оборвать, чтобы узнать?

— Ну зачем же телефон… Здесь Слава. Привёз я его. Самого за руль не пустил, в таком-то состоянии! И сюда тоже. Пока… В общем, внизу он, сидит в машине, курит. Ждёт.

Сердце в груди Евгении совершило очередной кувырок.

— Он бросил, — тихо проговорила она.

— Может, и бросил. Но по дороге пачку точно выкурил, — в словах отца не было осуждения, просто констатация факта. — Поговорите. Вам это надо.

Женька подошла с столу и устало опустилась на поднятый с пола стул, всё ещё не до конца осознавая происходящее.

— Пошёл я, дочь. Мне ещё назад добираться, и перед матерью ответ держать, — засобирался Глеб.

— Она знает. Знает о нас. Догадалась, — бесцветно произнесла Женя. — Вы оба все эти годы знали, и скрывали это даже друг от друга.

— Да, не очень по-семейному получилось… — кажется, отца даже не удивила эта новость.

Он выглядел поникшим, словно даже постаревшим на несколько лет.

— Пап… постой, — опомнилась Женя, поднимаясь и направляясь следом за ним к выходу. — Не надо. Не вини себя. Я злюсь, да. Я пока не могу сказать, что понимаю, что простила… не хочу врать. Но я пытаюсь… Не вини. Пожалуйста…

Глеб остановился и развернулся.

— Знаешь, что главное? Мне главное, чтобы ты была счастлива, дочь. И признать свою узколобость, да притащить за сотню с лишним километров ещё одного… нет, не узколобого… скорее, просто запутавшегося в собственных мотивах и поступках человека, чтобы у вас была элементарная возможность вместе всё это распутать — вот самое малое, что я могу сейчас для тебя сделать, — выдохнул он. — Не знаю, что это значит, но Святослав сказал, что ты поймёшь.

Отец подошёл к так и стоящей у порога сумке, открыл её и достал… плед. Тот самый сине-зелёный клетчатый плед! Поблёкший от миллиона стирок, изрядно износившийся, но всё ещё узнаваемый…

— Видела бы ты мамины глаза, когда Славик потребовал найти эту вещицу, узнав, что она ещё жива! — Глеб по-доброму усмехнулся. — Ох, чувствую, достанется мне от неё сегодня… Всё самому объяснять придётся. И бегство всеобщее, и эту странную одержимость её сына каким-то старым одеялом…

Отец встряхнул плед и накинул его на плечи Женьки.