Коллапс. Гибель Советского Союза

В конце 1990 года Советская армия все еще была самой большой армией мира. Ее основные силы насчитывали не менее 4 миллионов солдат и офицеров без учета пополнения от осеннего призыва. На вооружении было до 64 000 танков, 76 500 бронетранспортеров (БТР), 12 200 военных самолетов и вертолетов – гораздо больше, чем у НАТО^[496]

. В то же время революции в Восточной Европе и объединение Германии разрушили легальные и политические основания для размещения советских войск за пределами СССР. В начале 1990 года правительства Венгрии и Чехословакии потребовали вывести советские войска с их территорий в течение года. После объединения Германии стало ясно, что то же самое, лишь с отсрочкой, произойдет с советскими силами в бывшей ГДР и в Польше. Это означало самое большое отступление Советской армии после 1941–1942 годов. 650 тысяч военнослужащих, включая 50 тысяч офицеров, десятки тысяч танков, БТР, артиллерийских орудий, самолетов и вертолетов, сотни тысяч единиц техники и оборудования нужно было переместить из Центральной и Восточной Европы через тысячи километров обратно на родину. Вывод войск, по сути, означал конец советской военной машины с точки зрения ее инфраструктуры, баз и транспортного снабжения в том виде, в каком она существовала десятилетиями. Масштабы этого отступления и вызванного им хаоса до сих пор не полностью оценены историками^[497]

. Помимо огромных потрясений армии приходилось идти на значительное и дорогостоящее сокращение – то есть уничтожение – вооружения, прописанное в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) между НАТО и странами Варшавского договора. Горбачев и Шеварднадзе планировали подписать этот договор в ноябре 1990 года как одну из конструктивных основ «Общего европейского дома».

Великое советское отступление из Европы вызвало в Москве очень и очень разные чувства. Журналист Ярошенко писал: «Мы безвозмездно пошли… на уничтожение гигантской советской военной мощи. Правильный ли это шаг, который с ликованием встретила Европа? Возможно… Но ни в стране, ни в Верховном Совете никто не мог объяснить, что получим мы за потерю, и, видимо, навсегда, своей роли устрашающей военной империи. Доверие? Кредиты? Помощь? Прекращение экспортных санкций?.. Реальность состоит в том, что, кроме ракет, танков, атомных подводных лодок, у нас ничего нет». Ярошенко слышал такой разговор в московском автобусе: «Пусть бы Запад выкупил у нас это добро, а потом уничтожил», – говорил один собеседник другому^[498]

. Что до верхушки советского военного командования, то они были возмущены и шокированы отступлением. В особенности те, кто непосредственно руководил отводом и сокращением военной мощи, – военный советник Горбачева Сергей Ахромеев, министр обороны Дмитрий Язов и начальник Генерального штаба Михаил Моисеев. Первые двое сражались на Второй мировой войне солдатами, у Язова тридцать четыре человека из числа его братьев, двоюродных братьев и другой родни погибли, Моисеев тоже потерял на войне братьев. Вся их карьера протекала в годы холодной войны. Язов участвовал в развертывании советского военного контингента на Кубе во время Карибского кризиса 1962 года и был готов умереть в ядерной войне против США. Никто из них не сомневался, что экономические реформы в Советском Союзе были необходимы. Например, Ахромеев признавал, что Советский Союз нуждается в сокращении внешних обязательств и поддерживал вывод войск из Афганистана^[499]

. Но психологически советские военные не могли согласиться на стремительный демонтаж военной машины, особенно ввиду растущего экономического и технологического превосходства НАТО. По свидетельству очевидца, Ахромеев воспринял «как личную трагедию» уничтожение советских ракет средней дальности, предусмотренное договором между СССР и США 1987 года. Маршалы не понимали горбачевскую миссионерскую риторику нового мирового порядка. Они служили Горбачеву из чувства долга, но душой были против великого отступления^[500].