Коллапс. Гибель Советского Союза

В рядах ГКЧП не было единого мнения о том, что делать с Ельциным. Бакланов вспоминал, что накануне, 18 августа, Крючков, Павлов, Язов и он планировали встретить Ельцина в аэропорту по возвращении из Казахстана: «Эта встреча не состоялась, потому что она не была обеспечена со стороны тех людей, которые должны были это сделать. Но это не было подготовлено». Не исключено, что планы заговорщиков были нарушены цепочкой случайностей, среди них обильным гостеприимством Назарбаева и задержкой ельцинского возвращения в Москву, а также приземления в другом аэропорту вместо того аэропорта, где его могли ждать оперативники КГБ^[996]

. Свою роль могли сыграть и расчеты Крючкова – он стремился избежать ареста Ельцина. Вместо этого хотел запугать российского вождя демонстрацией внушительной силы и, возможно, даже добиться договоренности за счет Горбачева. Шеф КГБ полагал, что Российская Федерация и Советский Союз друг без друга существовать не могут. Шебаршин вспоминал его фразу: «Россия – оплот СССР. СССР – оплот России». Крючков знал, что Ельцин – враг Союза, но тем не менее верил, что с ним удастся «договориться на основе его фундаментальной антипатии к Горбачеву». В конце концов Крючков приказал взять дачу Ельцина под тщательное наблюдение «на предмет обеспечения безопасности встречи» президента России с советским руководством. За этой абсурдной формулировкой крылось отсутствие ясного ответа на возникшую политическую проблему^[997]

.

Решимость Ельцина и его заявление на танке создали новую политическую ситуацию. Крючков тем не менее продолжал верить, что его постепенный, пошаговый сценарий сработает. При поддержке Лукьянова ГКЧП скоро получит легитимность от Верховного Совета, а Ельцин, как возмутитель спокойствия, окажется в изоляции^[998]

. Горбачев в Крыму думал иначе. «Ты знаешь, в данном случае я верю Ельцину, – говорил он Черняеву. – Он им не сдастся, не уступит. И тогда – кровь»^[999]

.

Решение оставить Ельцина на свободе стало главной ошибкой Крючкова. На нее накладывались и другие. Заговорщики не понимали, как использовать телевидение, самое мощное оружие, оказавшееся в их руках. Вместо массированной и агрессивной телепропаганды о чрезвычайном положении хунта пускала в эфир банальные, процеженные через цензуру выпуски новостей, перемежавшиеся с трансляцией балета «Лебединое озеро». Эта трансляция стала символом политической и идеологической импотенции ГКЧП. КГБ не сумел использовать весь накопленный за десятилетия холодной войны огромный арсенал психологической борьбы. В стране были пользовавшиеся большой популярностью русские националисты – телеведущий Александр Невзоров, Александр Проханов, политик Владимир Жириновский. Никого из них, однако, не пригласили в телеэфир, и они оставались на обочине разворачивающейся драмы^[1000].

В середине дня 19 августа члены ГКЧП вновь собрались в Кремле. Истрепанные нервы и недостаток сна привели некоторых заговорщиков в крайне возбужденное состояние. Первые сообщения породили ощущение успеха. Как вспоминал Крючков, «даже пошла какая-то эйфория». Информация КГБ и военных свидетельствовала о подчинении новому режиму, в том числе в самых «сложных» республиках. Реакция Запада тоже казалась обнадеживающей. Пока Буш еще спал, Коль встретился с советским послом и назвал пять условий, при соблюдении которых Германия согласится продолжать оказывать СССР экономическую помощь. Канцлер также попросил гарантий «личной безопасности для Михаила Горбачева». Миттеран в разговоре с журналистами упомянул «потрясающее письмо» Янаева и тоже призвал новое московское руководство предоставить «гарантии жизни Михаилу Горбачеву и Борису Ельцину»^[1001]. Все это были признаки того, что в отсутствие массового кровопролития западные лидеры будут готовы признать хунту.