Коллапс. Гибель Советского Союза

Буш и его помощник Скоукрофт находились в президентском самолете на пути из штата Мэйн в Вашингтон, когда Роберт Гейтс прислал им первый анализ донесений американской разведки о путче. Ситуация в Советском Союзе, согласно этому документу, оставалась крайне неопределенной, и долгосрочные перспективы ее развития выглядели довольно мрачно. ЦРУ писало о том, что Горбачев, по всей видимости, изолирован, может, даже убит, хотя нельзя полностью исключать и «действительного приступа недомогания»: «60-летний советский лидер страдает целым рядом серьезных проблем со здоровьем, в числе которых гипертония, диабет, повышенный холестерин и хронический стресс. Все эти факторы создают для него высокий риск инфаркта или инсульта»^[1019]

. Призыв Ельцина вернуть Горбачева к власти произвел сильное впечатление на Буша. В свое время американскому президенту порядком досталось от СМИ за настойчивые попытки сохранить отношения с коммунистическим руководством КНР после расправы на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года. Ему не хотелось оказаться в той же роли еще раз. Гейтсу и другим экспертам, которые уже давно «болели» за Ельцина, впервые удалось заставить Буша их выслушать. Анализ ЦРУ, составленный на основе донесений из России, начал меняться. Как писал один аналитик, «переворот нельзя производить в три прыжка». «Мы стали приходить к выводу, – вспоминает Гейтс, – что путчисты не так уж хорошо подготовились и что, может быть, – вдруг – ситуация может повернуться иначе». Джеймс Бейкер был не единственный человек в администрации, задававшийся вопросом, почему Ельцин, Яковлев и Шеварднадзе не были арестованы. «Будь я во главе путча, я бы обязательно их арестовал», – рассуждал он^[1020]

.

Пошаговый сценарий Крючкова привел к обратному результату не только в Москве, но и в Вашингтоне: американцы восприняли сдержанность путчистов как их слабость. Около трех часов дня 19 августа в Белый дом с личным письмом Бушу от Янаева прибыл советский посол Виктор Комплектов. К этому времени, однако, администрация говорить с хунтой уже не хотела^[1021]

.

Утром 20 августа, в 8.18 по вашингтонскому времени Буш позвонил Ельцину. «Хочу просто узнать, как у вас дела», – сказал он. Ельцин отвечал спокойно, будто и не находился в крайней опасности. Он даже назвал Янаева «президентом». Ельцин выказал также удивительную осведомленность об обстоятельствах Горбачева. Советский лидер, по его словам, находится в Форосе, окруженный «тремя кордонами вооруженной охраны и КГБ». Затем он повторил то, что посоветовала ему находящаяся в Лондоне Старовойтова: «Господин президент, было бы хорошо, если бы вы сами потребовали разговора с Горбачевым и объединили бы мировых лидеров в понимании того, насколько критична наша ситуация». Буш спросил, поможет ли, если он переговорит с Янаевым и попробует его урезонить. «Нет, ни в коем случае! – не скрывая ужаса, ответил Ельцин. – Ваш официальный телефонный звонок только придаст им легитимность». Решимость Ельцина воодушевила Буша: «Мы полностью поддерживаем вас в вашем требовании вернуть Горбачева и законное правительство, – сказал он. – Мы сочувствуем вам и молимся за вас. Все американцы поддерживают вас. То, что вы делаете, – абсолютно правильно»^[1022]

.

Вероятно, как только Буш повесил трубку, содержание его разговора с Ельциным было тут же передано Крючкову. Вскоре после Буша Ельцину позвонил и британский премьер-министр Джон Мейджор. Министр иностранных дел Германии Ганс-Дитрих Геншер отправил слова поддержки Ельцину и российскому правительству. Каждое из этих посланий громко оглашалось собравшейся у здания российского парламента толпе и встречалось восторженными криками. Стало очевидно, что международное признание ускользнуло от хунты и перешло к Ельцину^[1023].