Коллекционер желаний

Лехин день рождения они праздновали каждый год, всегда вдвоем и всегда дома. Никаких ресторанов, никаких баров, никаких гостей. Этот день был их интимным семейным праздником, как у счастливых супругов годовщины свадьбы. Значил он для них действительно много. Это был своеобразный рубеж. День рождения Алексея – день его смерти – можно было считать и помолвкой, и свадебным пиром, и первой брачной ночью, и вступлением в новую, счастливую жизнь.

А жизнь эта после небольшого подготовительного этапа, своего рода чистилища, оказалась действительно счастливой. Теперь Женя это хорошо понимал, радовался, наслаждался ею и был благодарен Нине за то, что та насильно втолкнула его, неразумного, в счастье. И хотя бы только из благодарности никогда бы ее не разлюбил, не бросил, не предпочел ей какую-то другую женщину. И тем не менее, она была права. У него действительно, кроме нее, был кто-то, вернее, было что-то. И это что-то попахивало самой настоящей изменой.

Он любил их, свои жертвы. И больше всего за час до смерти, за то, что они, по сути уже покойники, вели себя так, будто собирались жить вечно, будто смерть никакого отношения к ним лично не имела. Они, его жертвы, приговоренные, стоящие уже на первой ступеньке эшафота, преспокойно пили шампанское или коньяк, в зависимости от пола, возраста и вкусовых предпочтений, смеялись, жаждали его юного тела и даже не догадывались, что смерть, их собственная старушка смерть, в образе этого самого юного тела сидит, фривольно развалившись в кресле, и ждет истечения часа. Они пили на брудершафт со смертью и не подозревали об этом.

Господи, как он их любил! В сущности, все они были отъявленными подонками и скотами – мужчины, и самыми порочными суками – женщины, но он их любил. За этот час незнания.

Жертвы, жертвочки, жертвищи. Самодовольные, уверенные в себе идиоты и идиотки. Ни разу ни у кого из них не возникло никаких предчувствий, ни разу никто из них не засомневался. Все они вели себя одинаково. Все они ужасно удивлялись по истечении назначенного им часа.

Это их удивление он тоже любил. Потом, когда прошла пора ученичества и Женя набил руку, окончание спектакля он по возможности растягивал. Он давал им время удивиться в полной мере, удивиться от души и только потом умереть.

Сама их смерть удовольствия не доставляла, только удовлетворение от хорошо, профессионально выполненной работы. Мертвые его не интересовали. Свои жертвы, как только они превращались в лишенные жизни тела, он больше не любил.

Вообще, последний этап проходил смазанно, он торопился к Нине. Теперь наступала ее очередь. Женя спешил к ее телу, полному жизни.

Больше всего он любил ее через час после их смерти. Она ошибалась. Как она ошибалась! Он любил, любил ее и никогда не смог бы разлюбить.

Она была права. Как она была права! Он приходил к ней, к ее телу, после свидания с другим объектом своей любви. Наверное, он еще пах тем, другим, объектом, был им возбужден, наверное, сама его кожа источала похоть, направленную не на нее, а на другой, неизвестный ей, объект.

Она знала, откуда он возвращался, ведь они все эти три года работали в одной связке. Но… Разве могла она, эта, в сущности недалекая, Ниночка понять, что его состояние вызвано этим странным флиртом со смертью?

– Ну а теперь за нас с тобой, моя маленькая девочка.

– Маленькая? – Нина пьяно хихикнула. – Вот так-то лучше. Хотя не зарывайся особо-то. Эти наши с тобой три года стали возможны только благодаря мне.

– Я помню, помню.

– Да, и насчет «вышел из пеленок» я несколько преувеличила. Без меня ты никто. Я – автор великих пьес, а ты теперь даже не поэт. – Она совсем опьянела. Ревность и обида поднялись в ней с новой силой, и потому Нина уже не церемонилась, шла напролом, желая обидеть и его, своего обидчика. – Кажется, за эти три года ты не написал ни строчки?

– Дурочка моя, смешная моя девочка. О чем ты говоришь? Какие строчки? За эти три года я убил пятнадцать человек.

– Ты что, ведешь учет? Может, у тебя и конторская книга имеется? Бухгалтер ты наш. Лучше бы оставался поэтом. С тобой тогда было приятнее иметь дело. Ты многое потерял. А я, по крайней мере, не перестала быть творческой личностью.

Да, она его так и не подпустила к творческому процессу. Все сценарии смертей составляла сама. Но теперь его и не интересовал этот самый процесс. Как не интересовала организация убийств, поиск клиентов и прочие детали. Все это не имело никакого отношения к главной цели его дела – часу ожидания смерти.

– Все правильно, Ниночка. Каждый должен заниматься своим делом. Распределение труда. Это еще наши далекие предки придумали, и совершенно правильно придумали. В хозяйство я ведь тоже не лезу. Потому что я не смогу так хорошо и рационально распределить деньги, обустроить наш быт, как ты.

– Ты бы вообще ничего не смог, молокосос, сопляк.