Колода без туза

— Что ж… — Овчинников тоже поднял кружку. — Тогда за верность, первую из добродетелей!

— Великолепный тост, — сказал есаул.

Овчинников выпил до дна, поставил кружку и, помолчав, сказал:

— Я ничего не принес Шерифу. Но у меня подарок для вас.

Мещеряков тоже выпил до дна и спокойно сказал:

— Если вы об эшелоне — я знаю. Мы вырежем охрану и взорвем состав на мосту. Там глубоко, и течение сильное. Никто не спасется.

— Я о другом, — сказал Овчинников. — Вывести из тюрьмы одного Синельникова невозможно…

Он сделал паузу, выжидательно глядя на Мещерякова. Лицо того словно окаменело.

— …но можно освободить сразу всех заключенных Воскресенской тюрьмы и одновременно уничтожить всех красных в городе, — невозмутимо продолжил Овчинников. — Тогда и Синельников — ваш!..

Лишь теперь Овчинников сел на скамью, откинулся на спинку. Мещеряков, не сводя с него настороженного взгляда, уселся напротив. Кадыров, по обыкновению недоверчиво глядя на Овчинникова, устроился рядом с есаулом.

— Осечки быть не может, я продумал все, — спокойно проговорил Овчинников. — Сейчас я изложу свой план. Возникнут сомнения, не стесняйтесь.

Мещеряков, не сводя с Овчинникова глаз, смешал карты неоконченного пасьянса и стал тасовать колоду.

— Итак, ваш человек, напившись в городе, кричит обидные для власти слова, — начал Овчинников. — Его забирают в ЧК для проверки. Протрезвев, он якобы со страху выбалтывает, что служит у вас порученцем, что вам известно об эшелоне и что в ночь на пятницу ваш отряд взорвет его вместе с мостом. Камчатов не удивится вашей осведомленности. Важину и мне он говорил, что в городе у вас есть уши. А такого верного случая расправиться наконец с вами красные не упустят.

— Баранов с двенадцатью саблями не рискнет напасть, — сказал есаул. — Мы вырубим их в четверть часа.

— Все верно, — Овчинников кивнул, усмехнулся. — Именно поэтому у красных один выход: на одну ночь придать Баранову весь мой взвод охраны.

— Не считайте их полными идиотами, — поморщился Мещеряков. — Обнажить тюрьму с государственными преступниками?.. — Он отрицательно покачал головой.

— Камчатов так вас боится, что уже приказал мне снять с тюрьмы десять человек, — сделав ударение на слове «уже», спокойно сказал Овчинников. — Это на всякий случай, для страховки. Так неужели они не снимут остальных, зная о вашем нападении точно?

— Ночь без стражи? — Есаул уже колебался.

— Попытайтесь встать на их место и вы увидите, что риск минимальный, — сказал Овчинников. — Октябрь, смеркается рано, светает поздно. Взвод уйдет вечером в темноте и к рассвету вернется. Никто этого не заметит. Но даже этот минимальный риск тысячу раз оправдан: покончить с вами внезапным ударом. Камчатов только об этом и мечтает. Ведь в открытом бою у него никаких шансов.

— Гм… Ну, предположим. — Есаул стал раскладывать новый пасьянс. — Предположим, взвод уйдет. Дальше что?

— Дальше — кроме Важина, в тюрьме останутся лишь шестеро надзирателей, по двое на этаж, и четверо часовых на вышках, — сказал Овчинников.

— Все равно одному Важину с ними не справиться, а штурмом тюрьмы не взять. — Мещеряков говорил, не поднимая головы от карт. — Численное превосходство хорошо в поле.

— Штурма не будет, существует военная хитрость, — сказал Овчинников. — Пока красные ждут у Шмаковки, вы в темноте подойдете к тюрьме. Часть ваших людей оденется красноармейцами и изобразит конвой. Другие спрячут оружие под шинелями и сыграют пленных. Важин без хлопот впустит отряд во двор. Останется перебить часовых и надзирателей и раздать освобожденным офицерам оружие из тюремного цейхгауза. Его там воз. Любого. Сам видел.

Мещеряков продолжал молча раскладывать карты. Потом, не поднимая глаз от пасьянса, кивнул:

— Пожалуй.

Лицо Кадырова было совершенно бесстрастным. Он смотрел на Овчинникова, не отрываясь и не произнося ни звука.

— И вот на красных у Шмаковки навалится уже четыреста пятьдесят человек с трофейными пулеметами, — спокойно продолжал Овчинников. — Дел — на десять минут. После этого ничего не помешает взорвать мост с эшелоном. Вот и все. В отличие от вашего пасьянса мой не может не сойтись.

— И мой сошелся. — Мещеряков смешал карты и поднял глава на Овчинникова. — К удаче. — Он улыбнулся. — Как вы додумались?

— Я закончил академию генштаба и шесть лет воевал — сначала с немцами, потом с красными, — сухо объяснил Овчинников. — Когда Камчатов сказал об эшелоне, я понял: вот она, удача!

Кадыров передернул плечами и, кивнув на Овчинникова, со злой усмешкой сказал Мещерякову:

— Он так рассчитал за красных, будто с ними советовался.

Есаул расхохотался.

— Просто, как все гениальное, — весело сказал Овчинникову. — Дети природы дьявольски проницательны: инстинкт вернее формальной логики.

Овчинников, не глянув на Кадырова, брезгливо поморщился:

— Предпочитаю все же формальную логику. Она для белых и для красных одна. Разумеется, ваше дитя природы о ней не слыхало. — Последовал пренебрежительный кивок в сторону Кадырова. — Жаль, что вы с ним играете на равных.

— Полно, господин Овчинников, неужели вы обнесены чувством юмора? — примирительно сказал Мещеряков.