Колода без туза

— Что до дверей без запоров, которые вы изобрели, так их давно нужно было ввести по всей Российской империи, — недобро ухмыльнулся есаул. — Политическая охрана в любой час дня и ночи без предупреждения и стука входит к любому жителю державы, подпавшему под подозрение, и решительно требует немедленных доказательств политической благонадежности. В случае их отсутствия его тут же превентивно отправляют на каторгу. Просто, как все гениальное. Только выжившие из ума либералы могут молоть чушь о презумпции невиновности. Экие скоты. Полиции, видите ли, следует доказать вину арестованного. Как бы ни так. Это подследственный пусть докажет свою невиновность. Доказал — что ж, твое счастье. Иди, гуляй пока. Ну а не сумел — тут уж не взыщи, милейший: бубновый туз на спину — и айда по Владимирке, куда Макар телят не гонял. Додумайся мы до этого вовремя, никакой революции в России бы не произошло.

Овчинников смотрел на Мещерякова с почтительным изумлением. Самое удивительное заключалось в том, что тот говорил совершенно серьезно. Во взгляде его светилась тоска по несбывшемуся.

— Ну, знаете, такого бы мне в голову не пришло… — проговорил Овчинников.

— А жаль, — отрубил есаул. — Однако вернемся к Плюснину.

— Так, значит, это его попросить остаться в камере? — с сомнением спросил Овчинников. — Контрразведчики, видите ли, народ серьезный, могут возникнуть осложнения.

— Ну, в случае осложнений… — Мещеряков усмехнулся и полоснул себя ребром ладони по горлу. — Спишут на бежавшего.

Овчинников успокоенно кивнул.

— Это нужно быстро, — предупредил Мещеряков.

Овчинников кивнул.

— Будете готовы — дайте знать Важину, — сказал есаул.

Овчинников снова кивнул и с сомнением произнес:

— В тюрьме сидят заслуженные боевые генералы. Зачем вам какой-то штабс-капитанишка? Стараться — так уж не зря.

Мещеряков странно усмехнулся, взглянул на часы, встал из-за стола. Повелительно сказал:

— Вам пора. Мало ли где вы провели ночь, а в тюрьму на поверку опаздывать ни к чему.

— Вы правы, — Овчинников встал, одернул френч.

— До опушки вас довезут, — сказал Мещеряков. — Еще раз простите за экзамен. Как голова?

— Болит немного. — Овчинников надел шинель и буденовку. — Не беда, пройдет. Дело — прежде всего. На вашем месте я бы устроил проверку похлеще.

В середине того же дня Овчинников стоял на тюремной караульной вышке рядом с часовым и смотрел вниз. Прогулочные дворы, разделенные глухими дощатыми заборами, напоминали сверху ломти торта, нарезанного от середины к краям. В одном из отсеков, заложив руки за спину и сумрачно глядя в землю, одиноко прогуливался седоголовый генерал, поступивший в тюрьму вместе с Плюсниным. В другом загончике, жестикулируя, ожесточенно спорили на ходу подтянутый полковник и худой штатский с сухим породистым лицом. В третьем о чем-то деловито рассуждали Синельников и Плюснин.

Овчинников спустился с вышки, вошел в помещение вахты — бревенчатой избушки в тюремной стене рядом с дубовыми воротами. Перегородка с застекленным смотровым окном отделяла охрану в дежурке от ведущего со двора на улицу прохода, закрытого обитой металлом дверью. Эту дверь надежно запирал пронизывающий перегородку тяжелый засов, задвигавшийся из дежурки.

— Смена идет, товарищ командир, — предупредил Овчинникова вахтер.

Овчинников внимательно наблюдал, как оставляли тюрьму сменившиеся надзиратели: зоркий взгляд дежурного в оконце на лицо выходящего; гром отодвинутого дежурным засова; выходящий, толкнув дверь, оказывается снаружи; тугая пружина возвращает дверь на место; гремит задвинутый из дежурки засов. Затем появлялся следующий сменившийся надзиратель, и все повторялось снова в том же порядке. Что ж, подумал Овчинников, Мещеряков прав. Покинуть тюрьму под видом уходящего на волю надзирателя невозможно. Дежурный действительно помнит каждого из них в лицо. Здесь и мышь не проскочит. Придется придумать что-нибудь другое…

Овчинников вышел во двор. Его взгляд поочередно остановился на могучих тесовых воротах, намертво схваченных толстенными железными скобами и перегороженных изнутри окованным металлом длинным бревном, на высоченных каменных стенах, на вышках с часовыми, на забранных мощными прутьями решеток окнах камер. Ох и непросто будет вытащить отсюда узника незаметно…

— Товарищ командир! — раздалось за спиной Овчинникова.

Выведенный из раздумья Овчинников обернулся. Перед ним стоял озабоченный Распутин.

— Я, товарищ командир, насчет могилы товарища Ямщикова… — волнуясь и смущаясь, произнес рыжий паренек. — Воевали вместе… Памятник бы установить…

— А я при чем? — удивился Овчинников. — Я твоего Ямщикова в глаза не видел.

— Так вы ж заместо его присланы! — в отчаянии воскликнул Распутин. — Важин — «не положено», Камчатов — «не положено», к кому же теперь?..

— Не до памятников, — сурово сказал Овчинников. — Другие, брат, заботы. Так что извини.

Он кивнул расстроенному Распутину, пересек двор, вошел в помещение тюремной канцелярии, где из угла в угол нервно расхаживал хмурый начальник ЧК.