Кольцо Фрейи

Ингер с утра не было в усадьбе: Гунхильда подозревала, что та ездила за своим братом Харальдом, чье отсутствие не могло не огорчить родителей и Кнута, но не менее и саму Гунхильду, хотя она и не выражала своего огорчения так явно. Вернулась Ингер одна, чем повергла Гунхильду в тайную печаль: сам веселый праздник, пришествие Госпожи Лета, потеряет для нее половину ценности, если не даст возможности увидеть Харальда! Она сама себе не могла ответить на вопрос, почему так много думает не о своем женихе, а о его брате, но без Харальда сам праздник казался бессмысленным. Однако Ингер молчала, и Гунхильда не решилась ее расспрашивать. В душе она надеялась, что он появится завтра, уже прямо в святилище. Всей душой она мечтала, чтобы завтра поскорее наступило и Харальд все-таки приехал. Может, хотя бы ради праздничного дня он посмотрит на нее не так хмуро. Предполагалось, что Гунхильда вместе с Ингер будет раздавать людям «яблоки вечной молодости» – может быть, увидев ее в белых и красных одеждах богини, он разглядит в будущей невестке хоть что-то хорошее. Неужели они так и не смогут поговорить, как люди, хотя бы возле священного камня или на пиру? Ведь завтрашний день принесет мир и радость всем людям! Гунхильда была готова простить Харальду необоснованную неприязнь и встретить приветливой улыбкой, как подобает между будущими близкими родичами.

Захваченная своими надеждами и мечтами, она не заметила ничего подозрительного в поведении Тюры или Ингер, когда готовилась ко сну. Засыпая, она думала о Харальде – никакие другие мысли не помогали ей так сладко заснуть и не приносили такие приятные сны. Поэтому, когда в полночь какие-то люди вдруг подняли ее, завернули в плащи и куда-то понесли, для нее это было полной неожиданностью. Странно было и то, что похищение происходило в полной тишине – никто из женщин не подал голоса, хотя едва ли злоумышленники могли незамеченными пробраться в сердце усадьбы, тада, где спали жена и дочь конунга!

Гунхильда не сразу поняла, где кончается сон и начинается явь. Спутать их было несложно: ей опять снился Харальд – сейчас, с приходом весны, это случалось нередко. И сны эти тем более ей нравились, что во сне встречаться с ним было гораздо приятнее. Во сне он не смотрел на нее сердитыми глазами и не говорил колкостей. Ей снилось, что он опять стоит, прижимая ее руки к камню, но во сне было то, чего не случилось наяву: он наклонялся и целовал ее. Во сне она клала руки ему на плечи, и от яркого ощущения тепла его тела, его близости ее охватывало блаженство. И вот он обнимает ее, поднимает на руки, она кладет голову ему на плечо, чувствует, как его мягкие волосы касаются ее лица, обвивает его шею руками… Сновидение было так ярко, но не сразу Гунхильда поняла: она вовсе не спит.

Ее завернули во что-то плотное, тяжелое; она чувствовала прикосновение грубой шерстяной ткани, в которую была укутана с головой. Опять, как тогда! Неужели ей приснился тот первый день, когда Харальд принял ее за ведьму и принес в усадьбу, завернув в плащ? Этот сон ей не нравился: под плащом было душно, она едва могла дышать и отчаянно извивалась. Во сне часто бывает, что руки и ноги будто набиты шерстью и бессильны, так что едва можешь сделать шаг, когда надо бежать, спасаясь от чего-то ужасного. Гунхильда же сейчас вполне владела своим телом и лишь чувствовала, как ей препятствует что-то снаружи. Кто-то крепко держал ее сквозь ткань, не давая шевелиться. Правда, в этот раз ее не били по голове, предоставляя трепыхаться, сколько угодно. Вот ее положили на что-то твердое, а потом все это пришло в движение. Она даже расслышала громкий скрип колес. Страдая от недостатка воздуха, она продолжала мотать головой, и вот стало легче: ткань сдвинулась, в щель хлынул холодный влажный воздух, и Гунхильда окончательно осознала, что все это происходит хоть и глухой ночью, однако наяву.

– Что такое? Где я? Кто здесь? – закричала она, но не была уверена, что из-под покрывала ее кто-нибудь слышит.

Ей не ответили, хотя какие-то голоса поблизости раздавались; покачиваясь, в сопровождении скрипа, она лежала и одновременно продвигалась вперед. Ее, похоже, везли в повозке навроде той, в которой разъезжала фру Асфрид. Повозка была невелика: закутанной в ткань головой Гунхильда упиралась в передний бортик. Постепенно холод проник сквозь несколько плащей, в которые она была укутана с ног до головы, и она начала зябнуть.

А повозка все ехала, и Гунхильда не знала, что и подумать. Ее увезли из усадьбы, но кто, куда, зачем? Обошлось без шума, значит, хозяева дома знают обо всем? В прошлый раз ее пытался похитить собственный брат, и сейчас мелькнула было мысль об отце, но она ее быстро отбросила: Олав не стал бы увозить дочь, будто овцу, завернув в плащ. Но кому это могло быть надо?