Колымский тоннель

-- Это как? -- Скидан и Краснов спросили хором.

-- Если сознание толпы еще в состоянии сопротивляться антигуманному психозу, по-вашему --

фашизму, можно с той и иной мягкостью снять источник психоза и заменить его тоже массовым, тоже

основанным на поклонении кумиру, но более гуманным генератором сознания. Он называется

авторитарным. Если не понимаете, просто следите за мыслью, объясним позднее. У каждого режима

-- свои кумиры, своя вера, свои обряды, но главное, что в движении -- в постепенном, строго

контролируемом движении-- все это смягчается, пока общество не пройдет высший уровень

государственности -- так называемую демократию, при которой все движения каждого подчинены

только законам, множеству законов, предписывающих одно, запрещающих другое и позволяющих

все остальное.

-- Да что же выше демократии? -- возопил подкованный Скидан.

Кросс поднялся и опустил на окнах все наружные жалюзи. Сделав это, он посмотрел на Вассу.

-- Да, -- сказала Васса. -- У меня тоже душа не на месте.

-- Что выше демократии? -- Кросс вернулся к разговору. -- Трудновато объяснить. У вас такие

названия, что от них и нам впору шарахаться. Всякие тоталитаризмы, анархизмы, анархо-

синдикализмы, либерализмы, поликратии, черт их знает... Кажется, не очень страшно прозвучала бы

антикратия. Или просто акратия. Если вдуматься, конечно.

-- Как в Лабирии? -- подсказал Краснов.

-- Может быть, -- Кросс задумчиво кивнул. -- С Лабирией мы еще по-настоящему не знакомы.

Собираемся... Все зависит в любом обществе от уровня энергетики и технологии, да еще чтоб не

было нетерпимости. То есть, любой ценой, бережно, постепенно развивать общую культуру и всем

забыть про политику... Эх, нет, ребята, невдомек это вам. Вон даже в Лабирии запрещена история,

художественная литература. Почему? Потому что боятся разложения. А где страх, там власть. А где

власть, там политика. А где политика, там... Пропади оно все пропадом! Сколько мы уже пытались

что-то сделать на Земле, сколько лучших тут погибло, сколько гибнет сейчас... С этим буддизмом,

христианством, исламом, с коммунизмом... Обязательно пастыри, вожди, фюреры... Стада, а не

народы, прости меня, мама. И вы, ребята, простите, вы хорошие... Вообще, знаете, что? Айда-те

спать? После выступления выматываешься...

-- Один только вопросик, -- остановил поднявшихся Краснов. -- Васса, что же ты сегодня узнала о

здешних людях?

-- А вот что, -- она вздохнула. -- В глубине души почти все хотели, чтобы я сорвалась и хоть что-

нибудь сломала. А ножи почти все направляли мне в горло. Особенно та "благородная душа",

которая Кроссу платочек подарила.

4. Осада.

Скидану снился родной лагерь. Сам он стоял на трибуне, зачем-то построенной у лагерных

ворот, прямо под стандартной фразой вождя -- жестяными буквами по мелкой сетке: "Труд есть дело

чести, дело славы, дело доблести и геройства". На самой трибуне было для чего-то начертано

другое крылатое изречение, не имеющее отношения к делу: "Кино в руках советской власти 101

представляет огромную, неоценимую силу". Впрочем, оно было не так уж и не к месту: рядом со

Скиданом суетились два киношника с лабирийскими диковыми камерами -- снимали зековский парад,

который принимал Скидан, держа руку у шапки. Он кивал отрядам и отечески улыбался, а

заключенные были почему-то одеты с иголочки, в спецовки первого срока, они шагали румяные,

крепкие, печатая шаг по щебенке крепкими меховыми сапогами на медных гвоздях. Все зеки были

вооружены новенькими автоматами ППШ, а сопровождала их жиденькая цепочка заморенных, едва

обутых, худо одетых, обмороженных охранников с разболтанными винтовками на потертых до ниток

ремнях. Охрана едва тащилась за доблестным строем "врагов народа", спотыкаясь, роняя винтовки,

не поднимая лиц. Даже родная, шипящая патефонная "Элегия" Глинки, исполняемая очень кстати в

ритме марша, не вызывала у охранников подобающей бодрости.

-- Неис--

кушай--

меня--

безнуж--

ды!..

рубил вовсю замечательный тенор Козловского, а эти, дубье, не могли даже ногу подобрать...

Скидан совсем было открыл рот, чтобы обложить их бодрящим отеческим матом, как вдруг

ближайшие охранники сбросили с себя замызганные шинели и оказались самыми настоящими

зеками. Из-под драных телогреек они выхватили незнакомые Скидану короткие автоматы -- совсем

не такие, как у кордонников -- залегли и открыли огонь. Мнимые румяные демонстранты оказались

надувными игрушками и лопались от пуль с металлическим звоном. Одна за другой две автоматные

очереди ударили по трибуне, но в Скидана почему-то не попали, только стало страшно. Он открыл

глаза и проснулся в избушке Коерковых. По комнате металась раздетая, распатланная Светка, а в

дверь и в окошко разом изо всех сил стучал Иннокентий. Деваться было некуда. Скидан нашарил

свой ППШ и открыл огонь по окну и двери, по Кешке...

Теперь он проснулся по настоящему. Не было ни Светки, ни Кешки, ни зеков. Нет, один зек все

же был: капитан Краснов дозаряжал свой ТТ, а коленом расталкивал Скидана. По стене гремело.

Кажется, в самом деле стреляли из автоматов.