Комиссия

- Первым начинать нельзя! Нет и нет! - заговорил он. - Почему нонешняя война по сю пору обходит Лебяжку? И даже всю Крушихинскую волость? Отвечу! Никто не начал первым! Нашелся бы первый, и тот же миг явился не то что второй и третий, а десятый и сотый! И вот хотя мы ругаем друг друга по различным случаям и ни себя, ни соседей своих по-человечески не уважаем, а глядите, - у всех нас хватило ума, и никто не поддался на провокацию нынешнего времени - отнять у соседа какое-никакое добро, либо отомстить давнему своему обидчику, либо просто так пойти на проклятую и нечеловеческую злость и на жадность к убийству, которая, ровно дьявол, всегда соблазняет человека: "Убей, уничтожь - и тебе самому будет хорошо!" Мы, лебяжинские, той искры не бросили, от которой вспыхнет костер, и не бросим, нет!.. - Но тут Устинов споткнулся: - Гришку Сухих пожгли... - тихо сказал он.

Дерябин кивнул: "Пожгли! Да!" - и внимательно так посмотрел на Устинова, а у того сразу исчез его запал, и он, уже совсем неуверенно, проговорил:

- Мы вот говорим здесь, в Комиссии, свои слова и убеждения. А придется сказать их людям - сумеем ли?

- То-то вот... - кому-то погрозил пальцем Дерябин. - То-то! Всё разную там демократию очень любят, но спросить такого любителя: "А пиф-паф - не хочешь? Серьезный звук?!"

- Я знаю, Устинов, я тоже знаю, - снова заговорил Калашников, - не сильное, а даже и бессильное оно - наше слово. Так другого-то у нас нету ничего. А жить надо с тем, что есть! Будем же взывать! Взывать и взывать! К разуму, к человеческому понятию! И к тому, что человек - завсегда член общества, а когда общество не может жить на разумных, хотя бы кооперативных началах, то для кажного отдельного человека неминуема гибель. Это правда: человек власти и человек под властью сроду не понимали друг друга, нигде и никогда не понимали, а всё ж таки? Должен же он когда настать - тот миг понятия? Ведь ежели не настанет, тогда и тем и другим людям как быть? Калашников подошел к столу и тихо, с грустью пошевелил бумагами. - Здесь, на этих на листках написано уже, что было у меня в личных мыслях... И в тех кооперативных манифестах, кои я за иконой держу. Теперь давайте продолжим все вместе. Сложимся, сколь у кого имеется на этот случай в голове и в сердце. Садимся и все вместе пишем, хотя бы до самого утра, наше Обращение.

И Калашников протянул руку за чернилкой, хотел подвинуть ее Устинову, но тут поднялся с табуретки Половинкин и громко, отрывисто стал говорить. Зло стал говорить, словно с врагом каким-нибудь, со страшными обидчиками:

- А меня энто не касается! Нисколь! Хотя как решайте - мне делов нету, и не может их быть! Покудова Комиссия однем только лесом занималась - я хотя и молчком-молчком, а терпел. Покудова всея-то власть в Сибири стояла временная, и всё кругом тоже находилось временно, хотя бы и наша Комиссия, - я терпел. Ну а когда является сильная власть, хотя бы разгенеральская, хотя бы распролетарская, то мне уже ни в какой Комиссии окончательно делов нету нисколь! Меня уже и так с души воротит вся энта комиссионная ярманка и распутство! Мне уже в глаза людям давно стыдно глядеть! Невозможно глядеть, как сидят здоровые мужики в чужой избе, вот как сёдни, когда и хозяин-то Кирилл в отъезде находится, и заместо того, штобы крестьянствовать, занимаются бумажками! И болтают-гадают между собою, ровно бездельные девки на посиделках! Кто кого переговорит - тот и правый, тот и хороший! Тошно мне! И верно што, давно пора на вас подлинную власть, штобы она вышибла из кажного распутство на веки веков! Вышибла, покудова не вовсе поздно и язва энта окаянная, и холера болтливая не заразила всею Лебяжку и местность вокруг! От энтой от распутной болтовни и война нонче междоусобная, больше не от чего ей быть! Она - всему вина и причина! Сколь на фронте болтали-болтали, там сгубили Расею болтовней, трепались до потери человеческого сознания, до горлового удушения, - мало нам было, убежали от ее домой, к хозяйству, к земле, но заразу, холеру расхолерную, привезли и сюды - вот она! Чума дак чума, язва дак язва - пожалеешь об царе и об царском фельдфебеле, который тебя в морду бил и "Смирно!" и "Молчать!" командо-вал! Правда што пожалеешь! Сердце кровью по ём обливается! Ну, я всё высказал... Сколь молчал, сколь молча внутре себя корежился - вот вам первая и последняя моя речь - и всё тут! Всё, слава тебе, господи, пресвятая богородица! И молчите, не говорите никто против, я всё одно никому ни на столь вот не поверю, разве што обматерю, и тольки! Молчите знайте! Все кругом - люди как люди, мужики как мужики, а тут выискались умницы, разсамые грамотеи, у них, видать, полные штаны блох набилося, вот оне день и ночь зады об стулья и табуреты чешут, никак не успокоятся! Думают, будто энто главное человеческое занятие! Кабы и в других посе-лениях тоже нашлись такие же умники-законники - грамотеи-чесальщики, а то ить нигде их нету, у нас только и объявились! Стыд и страм! Объявились из мужиков господа, из сортира подсолнухи! Интелепупия из интелегенции! Пупия!