Комиссия

- Власик ты мой, Власёночек, выходи ко мне бегом, пирожочком угощу непременно! Сама пекла, сама пирожочек принесла тепленький!

А Влас, тот парень-кержак, терпел да терпел под замком, после накидывает на себя шапку, но не в дверь бежит, а головой в шапке прямо в оконце ударяется. Ударился и сгинул с глаз родительских в одно мгновение. Будто и не сидел с отцом с матерью у печурки, не пил с ними чай смородиновый!

Ну, родители, и сестры, и братья Власовы замешкались, ключиком-то себя не сразу открыли, не сразу кинулись на полувятскую сторону. Прибегают, запыхавшись, к Анюткиной избе, а Влас там уже сидит и тоже чай с милой со своей попивает. Настоящий уже чай, китайский.

- Да как же это ты, Власушко?! - взмолились родители, и братья, и сестры, и кто еще там в то самое время. - Как же чай в чужой избе пьешь? К чужой, к поганой посуде своими губами касаешься! Ой, погибель нам, ой, погибель! А свой-то дом, своя чашка-ложка уже и ненужные тебе? И вера своя, и двуперстный крест?

- Не серчайте, не убивайтесь, родители, и вы, братья-сестры! отвечает Влас. - Вы глядите-ка лучше, как мною сделано-придумано! Мною из родного дома своя чашка взятая! Вот она. Я из Анюткиной-то чашки раз только глотну, а второй-то - из своей уже! Я в половину только свой обычай не блюду! Дак это разве беда - половина-то? Одна-то только?! Половиноч-ка крохотная?

- Ахти, ахти! А когда креститься, где будет твоя половина?

- И тама-ка - так же самое сделаю я! Тремя пальцами придется класть крест, дак я один-то наполовинку в ладошку в свою упрячу! Чтобы он не торчал сильно-то, не пялился! Вот как! У нас с женушкой Анютушкой завсегда и всё только эдак и будет: напополам!

Вот откуда пошла в Лебяжке эта фамилия - Половинкины.

Но те, Половинкины самые первые, видно по всему, и схитрить и слукавить умели, а нынеш-ний этого свойства был вовсе лишен.

И в те далекие времена вот какие заводились сказочки, а нынче совсем было не до веселья.

Половинкин ушел, Комиссия задумалась, а потом Петр Калашников сказал:

- Это масса от нас ушла! Ей-богу! И как бы нам, товарищи, действительно не оторваться от массы! Может ведь получиться?

- Может! - подтвердил Устинов. - И не только мы, но и государство может без массы и без народу остаться!

- Как это - без народу, Никола? - спросил Калашников. - Уже непонятно мне? Народ-от куда же подевается? Люди-то?

- Вот именно: люди никуда не подеваются, люди будут, а народу не будет! Когда общего слова нету! Когда он и сам-то для себя такого слова не находит! Тогда какой же это народ?

- Половинкин ушел от нас вот как, - захотел объяснить Калашников, ему обществен-ность более по душе, да он боится, что из ее ничего не получится! Более того, он боится - придет Колчак, до смерти подавит всяческую общественность и нашу Комиссию в том числе. И в том же числе его самого, лично Половинкина!

- Половинкин ушел потому, что ему Колчак много милее! Он за Колчака! не согласился Дерябин с Калашниковым. - Он за военную диктатуру!

- Половинкин ушел, потому что и сам не знает, как лучше, как хуже! Вот он и ушел! Чтобы не путаться мыслями! - подумал вслух Устинов.

Тут заявил свое мнение Игнашка Игнатов.

- Ага, ага! - сказал он, подняв палец вверх, помахивая им над головой, над реденькими сивыми волосами. - Вот и Половинкин не знает, как лучше, как совсем худо и плохо! И мы не знаем тоже. Значит, мы вовсе не оторвались от народной массы! Отрывание, оно когда? Когда одне што-то там про себя знают, а масса - в темноте и не знает ничего. Ну, у нас такого нету, мы тоже не знаем ничо, а значит, мы, Комиссия, неоторванные! И когда так, верно что, давайте поживее писать Обращение к народу! А то затеяли его писать, да и забыли про его! Но раз мы с массой вместе, то нам забывать энто дело уже никак нельзя!

Устинов и еще сказал:

- Колчак пришел, а Половинкин ушел... Действительно. Как понять? Что значит?

Глава двенадцатая

КРУГЛЕШКИ И ПАЛОЧКИ

Теперь от Дерябина зависело: быть или не быть Комиссии.

Если он скажет: "Вот и Половинкину надоели наши слова! Хватит слов и заседаний! Тем более ни к чему писать Обращение!" - если он так скажет, значит, Комиссия расколется. Не станет ее больше на свете.

Дерябина тотчас поддержит Игнашка, Калашникова - Устинов, двое и двое, вот и полный раскол.

Всякое случалось в Комиссии, но такого момента не бывало.

Не бывало, нет... Члены Комиссии смотрели друг на друга внимательно: смогут они разойтись между собою, как Половинкин с ними только что разошелся, или не смогут? Будут и дальше вместе или уже порознь каждый? С этой вот минуты. Есть у них общее дело или не стало его? Или дело есть и даже более трудное, чем раньше, но их-то уже нет при нем всех вместе? Или еще как-то, еще что-то, еще почему-то...

Трое они друг к другу вот так присматривались, друг друга угадывали Дерябин, Калашни-ков и Устинов, а четвертый, Игнашка Игнатов, ерзал на стуле в каком-то нетерпении, о чем-то, но не совсем, догадываясь...

После молчания первым сказал Калашников: