Комитет охраны мостов

— А потом интриги, зависть, и теперь вы таксуете, потому что вам это нравится, — подсказала Женя.

— Вот вы смеётесь, — с лёгкой обидой отозвался таксист, — но дело-то не в этом.

— А в чём дело? В ротшильдах?

— В Кыше.

— В ком?! — Женя подавилась и долго откашливалась.

— Ну, Кыш, — пояснил таксист, — Чёрный судья. Про него ещё в «Заполярной правде» писали.

— Я знаю, — смогла наконец проговорить Женя, — а что он?

— Кыш — это порядок. Только порядок не любой, а какой был. Какой есть. Его собственный. Чтобы все боялись без приказа. Он в таком порядке вьёт гнездо, он его жрёт.

— Жрёт порядок? Он же сам людоед, убийца.

— Ну нет, — заспорил таксист, — он людоед, только если смотреть снаружи порядка. Сам-то он считает, что выходит из хаоса ночи и выводит из него человека. Или сам же этого человека и лепит — для него это одно и то же. И тогда одни люди служат ему, порядку, а другие — тем людям. А кто не служит — тот служит кому-то ещё. Его врагам.

— А кто у него враги? — потрясённо спросила Женя.

— Откуда же я знаю? — изумился таксист. — Какие-нибудь другие чёрные как ночь.

— А что с теми, кто никому не служит?

— А таких в порядке не бывает.

Женя молчала, всё ещё стараясь прийти в себя от внезапности этого разговора. Ей теперь захотелось заглянуть в лицо водителя, увидеть, правда ли услышанный ею текст вырывается из его рта или есть какое-то другое окошечко, иная щель, откуда его выдувают. У неё даже мелькнула безумная идея, что это всё — провокация, шутка, издевательство. Может, следком? Или из знакомых кто-то? Но зачем? Кто? Да-да, сказала она себе, это ротшильды. Женя решила спросить про пальцы, но шофёр ответил, пока она ещё только подбирала слова.

— Пальцы — это же образ, — сказал он назидательно. — Не важно, кому они принадлежат, главное, что они принадлежат Судье. И он всегда может их забрать назад.

— Ой, — сказала Женя.

Она окончательно растерялась. Посидев в оцепенении, она всё же решилась:

— То есть, вы хотите сказать, нужно разрушить порядок?

Водитель не ответил.

Женя ещё подождала, но ничего не происходило, и она полезла в телефон — посмотреть, что пишут в приложении про её водителя; приложение как назло зависло.

— Скажите, а как вас зовут? — спросила Женя.

— Меня? — удивлённо спросил водитель. И вдруг пропел: — Что в и-и-имени тебе мойо-о-о-ом?

Женя опять сказала «ой».

Когда машина встала около аэропорта, Женя всё же выдавила из себя последний вопрос:

— Вас кто-то попросил это всё мне сказать?

Водитель недовольно причмокнул.

— Родная, у меня следующий заказ уже, давай побыстрее, — сказал он.

И, выставив на тротуар Женин чемодан, вопреки заявлению куда-то ушёл. Женя ещё некоторое время постояла, потрясённо разглядывая машину — ничем не примечательную «Шкоду» с номером э95Злк — и пошла к дверям аэропорта.

— Интересные у тебя Гавриилы, — сказала она, перед самым входом подняв голову к пасмурному небу.

Он был такой незаметный. Спокойный. Улыбался. Мать — швея. Беспросветно бедные. Приехали откуда-то. Из Новосибирска? А он матери всё относил. Перечислял и цветы каждый месяц. И сестре.

Бахрам Гулиев. Аслан его видел — рослый такой парень, бородатый, большой плюшевый ребёнок.

Аслан почувствовал стыдное облегчение. Не Давид. Давид, конечно, и не мог. И всё равно хорошо, что не он, а кто угодно другой.

— Господи, — запричитала Вика, — а я вам говорила!

— А Юрка, как и Бахрам, в детстве самолёты клеил, — сообщил Виталий. — У меня по всей комнате до сих пор верёвки висят, на которых он эти модели повесил.

— Вот именно сейчас о верёвках…

— Я их не трогаю, — подхватила Ольга. — Пусть всё будет как при нём!

— Да не будет уже как при нём! Его не будет, ты не понимаешь?!

— Вика, прекрати!

Аслан отошёл в дальний угол «изолятора», как будто нужно было непременно дистанцироваться от всего этого, в том числе и физически.

Давид не клеил самолёты. Не собирал солдатиков. И никакой мемориальной комнаты имени Давида нет. Вообще ничего нет. Но разве это важно? Важно, что это не он. Что вы причитаете? Радуйтесь.

У вас есть дети.

У меня тоже есть, сказал себе Аслан. Он не был в этом до конца уверен. Он же так и не вернул себе сына. Он подвёл его. И себя. И Свету.

Аслан приложил ладонь ко рту, сжал кулак и с силой врезал себе по зубам.

Боль понизила громкость, стало почти не слышно, как остальные продолжают завывать.

Аслан пошёл наверх. Открыл дверь своей комнаты. Лёг на кровать.

У него не было идей. У него не было ничего, кроме рук и ног, но и они теперь ни на что не годились.

Он лежал и смотрел на свою руку. Ему казалось, что на ней слишком много пальцев. Он бы убавил.

Дверь без стука открылась, и вошла хозяйка. Аслан удивился, что она в доме — несколько дней её не было видно, уезжала. Выходит, вернулась.

Она прошла и села на его кровать, на самого Аслана не глядя.

— Что думаешь? — спросила она неизвестно о чём.

Возможно, давая Аслану простор в высказывании. Аслан им не воспользовался. Промолчал.

— У меня есть для тебя дело, Аслан, — сообщила Женя.

Аслан подумал — снова чушь, ерунда. У них тут всё — ерунда.

Но нет, это действительно было — дело.