Комментарий к роману "Евгений Онегин"

«…M. Boulgarine, qui dit avoir de l'influence aupr`es de vous [Булгарин был полицейским осведомителем], est devenu un de mes ennemis les plus acharn'es `a propos d'une critique qu'il m'a attribu'ee…»[875]

Журнал Дельвига «Литературная газета», вдохновителем которого был Пушкин, и вправду подверг резкой критике два крайне посредственных, но популярных романа Булгарина, опубликованных в марте 1829 г. и в марте 1830 г. соответственно («Иван Выжигин», сатира нравов, 1086 с., и «Димитрий Самозванец», исторический роман, 1551 с.). Особенно убийственной была неподписанная рецензия Дельвига («Литературная газета», 1830, № 14), авторство которой Булгарин приписал Пушкину. Но непосредственным поводом, спровоцировавшим нападки Булгарина, стала эпиграмма Пушкина (сочиненная в феврале 1829 г.^{209} и разошедшаяся в списках). Вот она:

Не то беда, что ты поляк:Костюшко лях, Мицкевич лях!Пожалуй, будь себе татарин, —И тут не вижу я стыда;

Будь жид — и это не беда;Беда, что ты Видок Фиглярин.

Имеется в виду Франсуа Эжен Видок (1775–1857), шеф французской тайной полиции, поддельные «Мемуары» которого произвели сенсацию в 1828–1829 гг. «Фиглярин» — производное от «фигляра», рифмующееся с настоящей фамилией подразумеваемого лица.

Булгарин невозмутимо опубликовал эту эпиграмму без подписи в обзоре «Сына Отечества», XI, 17 (26 апреля 1830 г.), с. 303, со следующим примечанием: «В Москве ходит по рукам и пришла сюда [в Санкт-Петербург] для раздачи любопытствующим эпиграмма одного известного поэта». Булгарин изменил последние два слова эпиграммы на «Фаддей Булгарин», придав ей тем самым вид прямой и откровенной дискредитации.

Вот часть булгаринского «Анекдота» (с подзаголовком «Из английского журнала»):

«Путешественники гневаются на нашу Старую Англию, что чернь в ней невежливо обходится с иноземцами и вместо бранных слов употребляет названия иноземного народа. [Возможно, тут намек на „bugger“[876], производное от „Bulgar“] <…> Известно, что в просвещенной Франции [где] иноземцы, занимающиеся Словесностью, пользуются особым уважением туземцев <…> появился какой-то французский стихотворец, который, долго морочив публику передразниванием Байрона и Шиллера (хотя не понимал их в подлиннике), наконец упал в общем мнении, от стихов хватился за критику…»

Далее в «Анекдоте» рассказывается, как этот бессовестный тип обливает грязью почтенного писателя, урожденного немца, а завершаются нападки на Пушкина тем, что этого «француза» называют заурядным рифмоплетом, у которого «сердце холодное и немое существо как устрица», сам же он — пьяница, доносчик и шулер[877]

.

12…такие мадригалы… — Хотя первые поэмы Пушкина — «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан» — были в целом встречены восторженными аплодисментами критиков, было у него и несколько яростных противников, таких, как воинствующий консерватор Михаил Дмитриев, в № 3 «Вестника Европы» (13 февраля 1825 г.) отказавший Пушкину в статусе истинного поэта и утверждавший, что «стихи, которые с таким жаром называют музыкою, для потомства, даже для современников не значат почти ничего»^{210}.

XXXVI

И что ж? Глаза его читали,

Но мысли были далеко;Мечты, желания, печали⁴ Теснились в душу глубоко.Он меж печатными строкамиЧитал духовными глазамиДругие строки. В них-то он⁸

Был совершенно углублен.То были тайные преданьяСердечной, темной старины,Ни с чем не связанные сны,¹² Угрозы, толки, предсказанья,Иль длинной сказки вздор живой,Иль письма девы молодой.