Комментарий к роману "Евгений Онегин"

В целом ближе всего к пушкинскому описанию Онегина с его поверхностным образованием стоит определение Аддисона («The Spectator» / «Зритель», № 105, 30 июня 1711 г.):

«Мы называем педантом… человека, воспитанного среди книг и ни о чем, кроме оных, не способного говорить. Однако, сдается мне, нужно расширить определение, распространив его на каждого, кто не способен мыслить вне своего ремесла и известного образа жизни.

Кто более педант, чем любой столичный щеголь? Отними у него театр, список модных красавиц, отчет о новейших недугах, им перенесенных, — и он нем».

Вот как искусно защищает педантизм Газлит в «Круглом столе» (W. Hazlitt, «On Pedantny» in: «Round Table», 1817, № 22). «Не будучи в известной мере педантом, можно быть мудрым, но вряд ли очень счастливым человеком», и пр.

«Бездеятельный мозг педанта, — говорит Уильям Шенстоун, — как правило, воздвигает трон и храм тщеславию» («Очерки о людях и нравах» / «Essays on Man and Manners» — In: Works. [London, 1765], vol. II, p 230).

Еще одна разновидность педанта — это тот, кто вводит людей в заблуждение, демонстрируя свою «ученость». Но схолиаст, не знающий меры подробностям и пояснениям, всего лишь нелеп; тот же, кто, желая подавить количеством информации, не затрудняется проверкой данных, которые он выписывает (или другие ему выписывают); кому безразлично, верен ли его источник или сама его наука, — это шарлатан. Вспомним по этому случаю стихотворение Пушкина «Добрый человек» (ок. 1819), написанное четырехстопным ямбом:

Ты прав — несносен Фирс ученый,Педант надутый и мудреный, —Он важно судит обо всем,Всего он знает понемногу.

Люблю тебя, сосед Пахом, —Ты просто глуп, и слава Богу.

Чтобы оценить юмор ЕО, гл. 1, V, 7, читатель должен понимать, что эти важные и самодовольные особы (персонажи, конечно же, традиционные и вездесущие), которые слывут в модном свете «строгими судьями», на деле настолько невежественны, что стоит современному молодому человеку походя блеснуть остроумием либо многозначительно промолчать, как они уж поражены демонстрацией чересчур глубоких познаний

Высказывалось предположение, что здесь типографская ошибка (см. коммент. к парижскому изданию 1937 г.) и вместо но должно быть не; остается неясным, почему Пушкин сохранил но в последующих трех изданиях.

В стремлении, как обычно, выставить Онегина образцом прогрессивной добродетели Н. Бродский («Евгений Онегин», [1950], с. 42–44) подтасовывает цитаты, пытаясь доказать, что и при Пушкине, и при Фонвизине «педант» означало «честный человек» и «политический бунтовщик». Такого никогда не было^{11}.

8 …счастливый талант… — галлицизм. См., например, поэму «Бедняга» Вольтера («Le Pauvre Diable»).

J'ai de l'esprit alors, ettous mes vers

Ont, comme moi, l'heureux talent de plaire;Je suis aim'e des dames que je sers.[128]

9 См. коммент. к гл. 1, IV, 12

13—14Огнем нежданных эпиграмм — еще один галлицизм. Ср.: le feu d'une saillie[129].

Варианты

1—4 В первом наброске первых четырех стихов читаем (2369, л. 5 об.):

На зло суду Зоилов строгих —Конечно не был он педант —В Онегине по мненью многих —Скрывался <не один> талант —

5—8 Томашевский (Акад. 1937) цитирует черновую рукопись (2369, л. 6 об.):

Мой друг пылал от нетерпеньяИзбавиться навек ученья:

Большого света блеск и шумДавно пленяли юный ум.

В беловой рукописи вторая половина строфы выглядит так:

Подозревали в нем талант;И мог Евгений, в самом деле,Вести приятный разговор —А иногда ученый спор —О господине Мармонтеле,О карбонарах, о Парни,Об генерале Жомини.