Коммод. Шаг в бездну

Поясной портрет Марции занимал всю, чуть вогнутую, внутреннюю поверхность крышки. Встрепенувшаяся, чуть повернувшая головку, Марция была запечатлена в тот момент, когда что‑то поодаль привлекло ее внимание. О том говорила угасающая, схваченная в последнее мгновение улыбка, брови чуть вскинуты, в глазах удивление. Боги, что же разглядела она, кого различила? Головка была украшена венком, сплетенном из роз, фиалок и маковых бутонов. Плечи обнажены, грудь прикрыта складками прозрачного, узорчатого хитона.

Император, наконец, закрыл шкатулку, вернул ее Бебию. После долго паузы добавил.

— Говорят, прошлое не вернуть. А если попытаться?.. — он поднял руку и указал на вино. — Здесь истина, как сказал Плиний Старший. Так прикоснемся к ней.

* * *

К концу вечера мужчины изрядно захмелели. Когда Бебий предложил цезарю переночевать у него в особняке или позволить известить стражу во дворце, чтобы оттуда прислали носилки и эскорт, Коммод ответил сразу разбежавшейся по Риму, ставшей знаменитой фразой.

— Я не настолько пьян, насколько прикидываюсь. Хотя, действительно, уже поздно, пусть пришлют людей.

Рядом с собой в роскошные широченные носилки Коммод посадил Тертулла. Приказал ему взять мешок с золотом и пообещал, что после того, как рабы доберутся до Палатина, лектикарии доставят его прямо на чердак. Лет остался в доме друга. В дороге поэт и император осушили кувшин неразбавленного фалернского, потом затеяли игру. Счет велся сначала на одного, потом на другого, при этом каждый выбрасывал пальцы на руках, чтобы в сумме получалось двадцать одно очко. Тертулл побеждал, и Луций заметно озлобился, начал кричать, что поэт шельмует. Тертулл дерзко возражал, потом попросил разрешения выйти из носилок.

— Зачем? — подозрительно спросил Коммод.

— Отлить, государь. Больше терпения нет.

— Я тоже! — обрадовался правитель Рима.

За компанию к ним пристроился и один из рабов — лектикариев. Император возмутился и пихнул его ногой, после чего, глянув на полную луну, вставшую над Вечным городом, отказался возвращаться во дворец. Потребовал девственницу. Начальник эскорта, молоденький, маленького роста, с мелким личиком преторианский опцион* (сноска: заместитель центуриона или декуриона, примерно соответствует нынешнему командиру отделения.) вконец растерялся, попытался объяснить, что в такой поздний час немыслимо отыскать в Риме невинную девушку.

— Глупости! — возразил император. — Неужели на весь Рим не найдется хотя бы одна нетронутая простушка? Префект города доносил в Виндобону, что в Риме просто ступить нельзя, чтобы не угодить в девственницу. Ты, — он ткнул пальцем в грудь младшему офицеру, — утверждаешь, что Ауфидий лжет? Смотри, сморчок, не ошибись. Если окажется, что врешь ты, тебя ждет…

Он впечатляюще чиркнул большим пальцем по горлу.

Молоденький опцион замер. Тертулл презрительно глянул на этого молодого петушка, втиснутого в гвардию влиятельным родственником в надежде, что тот придется по душе императору, и начнет отхватывать кусок за куском от громадного римского пирога. Чирканье пальцем по горлу и прочие неприятности, которые ждали потерявшего дар речи молокососа, вполне заслуженная награда за близость к правителю. Однако надо было что‑то решать, иначе ругань могла затянуться надолго, а стихотворец очень устал. Пора, наконец, приткнуть голову на подушку и поспать. Но прежде избавиться от очень тяжелого, не дававшего покоя мешочка с золотом. Он был нищ, и эти монеты казались нестерпимым испытанием. Стоило только сунуть в мешочек руку… и лишишься головы. Правители, ваши шутки порой бывают так жестоки.

Он взял опциона за плечи, крепко встряхнул его, спросил

— Ты лично принимал участие в празднестве лишения девственности?

— Да, ты принимал участие в празднестве? — подхватил император. Он с трудом выковырял эту фразу. — Почему я, властитель мира, не могу принять участие в этом мероприятии?

— Подожди, Луций, — прервал его Тертулл и вновь обратился к офицеру. — Что молчишь?

— Так точно, господин, принимал! — отрапортовал тот.

— Где?

Наконец офицер несколько пришел в себя, чуть порозовел, не смог сдержать ухмылку. В дрожащем свете факелов, которые держали чутко прислушивающиеся к разговору рабы, он наконец осознал, что от него требуется.

— Ну, в разных местах… — неопределенно ответил центурион. — В Тибуре, Пренесте.

— Думай, что говоришь! — воскликнул Коммод. — Неужели ты полагаешь, что я настолько пьян, что не соображаю, где Тибур и где Пренесте? Мы туда до утра не доберемся. Где здесь в Риме я могу овладеть девственницей?

— У матушки Стации — Врежь кулаком, — подал голос один из факелоносцев. — В «Пути к радости».

Император повернулся к длинноногому крепкому рабу, с интересом спросил.

— А вино там есть?

— Там, господин, все есть — и вино, и девственницы, и опытные шлюхи. И блондинки, и брюнетки, и сириянки, и танцовщицы, фессалийские и гадитанийские, и флейтистки, и кифариды.

— Но, государь, — попытался возразить опцион, — это самое паршивое и опасное место в Риме. Там шляется самое отребье.