Коммод. Шаг в бездну

— И что? — вполне осмысленно спросил Коммод. — Ты полагаешь, что мы с Тертулльчиком не сможем постоять за себя? Да еще в придачу с Вирдумарием?

— Но, государь, что скажут в сенате?

Коммод мгновенно рассвирепел.

— Ах ты, сенатский прихвостень! Учить меня вздумал? Плевать мне, что скажут в этом гадюшнике! Ступай прочь, и чтобы больше не попадался мне на глаза. Тоже мне опцион нашелся. Вон из преторианцев, сенатский ублюдок!

— Господин, — подал голос тот же раб, — офицер прав, там нельзя появляться в императорских носилках. Матушка Стация сразу закроет заведение. Что случись, ей потом не откупиться.

— Во, и этот стихами заговорил, — удивился Коммод. — так зачем же дело стало? А опционы там появляются?

— Еще как появляются, — ухмыльнулся раб. — Буквально не вылезают из номеров.

— Вот и хорошо.

Император сорвал с застывшего столбом офицера плащ, накинул на свои плечи, покрытые простенько расшитой тогой, и махнул рукой Тертуллу.

— Айда, стихоплет, — потом обратился к рабу. — Знаешь, где находится эта… как ее?

— Стация — Врежь кулаком, — подсказал раб. — Могу провести. С факелом. Скажете, что наняли меня освещать дорогу. Луна сейчас зайдет, по Риму без факела не пройти.

Все посетители, кто находился в харчевне, помещавшейся в полуподвале углового трехэтажного доходного дома — инсулы, сразу повернулись в сторону ввалившейся в зал компании. Коммод — сам громадина, плечистый и рукастый парень, в красном военном плаще, натянутом прямо на гражданскую тогу, имел вид не то, чтобы странный, а чрезвычайно подозрительный, да и спутники его никак не складывались в дружескую компанию добропорядочных граждан. Прежде всего, в глаза бросался фигуристо остриженный раб. Рожей он был из красавчиков красавчик. Трудно было понять, что общего у него, судя по шикарной, расписанной золотыми дубовыми листьями тунике, императорского лектикария с чернявым, чувствующим себя не в своей тарелке свободнорожденным, прижимавшим к груди кожаный мешочек. Или со светловолосым германцем? Потертый широкий плащ, затравленный, чуть растерянный взгляд, которым германец, озираясь, как волк, окидывал посетителей, выдавал в нем дезертира.

В заведении на все обращали внимание — под плащом, например, можно было спрятать оружие. Подбитая серебром бородка у свободнорожденного очень напоминала киликийскую. Всем было известно, что все киликийцы — пираты. Или, например мешочек. В таких кожаных мешках обычно возили армейскую казну. Другими словами, завсегдатаям «Пути к радости», которых вряд ли можно было отнести к законопослушным жителям столицы, было над чем призадуматься.

Рядом со стойкой, за которой сновал разливавший вино тшедушный, голый, прикрывший срам кожаным фартуком, лысоватый мужчина, возле лестницы возвышалась конторка, где располагалась необъятных размеров женщина. Она неприязненно глянула на вошедших. Осмелевший раб по имени Луципор шепнул на ухо императору: «Хозяйка, Стация».

Стацию — Врежь кулаком не надо было уговаривать поделиться девственницами. Стоило незваным гостям позвенеть золотыми, как она тут же сменила гнев на милость. Попросила клиентов подождать, отведать вина — его только что доставили из лучших виноградников. Она выставила вверх указательный палец — императорских! — и многозначительно подмигнула.

Коммод с товарищами расположился рядом со стойкой, возле лестницы, ведущей на антресоли второго этажа. Отсюда начинался коридор, уводивший вглубь здания. Девиц в зале было на удивление мало и те уже изрядно пьяные. Не густо было и посетителей. Кое‑кто из вновь вошедших сразу направлялся к конторке, за которой возвышалась сама Стация. Вертевшийся поблизости мальчишка — раб либо сразу провожал клиента наверх, либо предлагал присесть за столик.

Поговорив с Коммодом, Стация тут же что‑то шепнула мальчишке, и тот немедленно умчался наверх. Прошло несколько минут и на антресоли вышли два гобоиста. Каждый ловко дул в две трубы. Они заиграли трогательную, знакомую каждому римлянину с детства мелодию. В глубине коридора гимн подхватили три нежных девичьих голоска. К удивлению Тертулла, тайно забавлявшегося этой сценой и непосредственностью императора, посетители все, как один, встали. Поднялся и Коммод с друзьями. Припев — мольбу «Живи и здравствуй, Флора, радуй нас!» слаженно подхватили хором. У некоторых посетителей на глазах навернулись слезы. Римский народ всегда отличался музыкальностью и набожностью.

Музыканты освободили проход, и к лестнице вышел глашатай, объявивший о начале празднования, посвященного самой нежной из богинь, покровительнице цветов и первых, пробившихся из‑под земли росточков — Флоре. Ее попечением юность плодовита и полна небесного огня. Только отважному под силу услужить великой богине и полной гордостью черпнуть от ее безмерной щедрости. Есть здесь такие смельчаки?

Коммод ударил себя в грудь кулаком и громко крикнул.

— Есть!

Глашатай придвинулся ближе, оперся локтями о перила и поинтересовался.

— Готов ли ты, дерзкий, услужить вечно юной и вечно девственной Флоре? Достанет ли тебе сил вспахать нетронутое лоно, излить в нее семя?

— Достанет!