Комната

Я шепчу клоуну: «До свидания» — и кладу его назад в пакет. Я нахожу дощечку с привязанной к ней ручкой, чтобы можно было рисовать. Но эта дощечка сделана не из бумаги, а из плотного пластика. Еще мне попадается коробочка с обезьянками, у которых загнуты лапы и хвосты — благодаря этому из них можно сделать целую цепочку. В других пакетах лежат пожарная машина и медвежонок в кепке, которая не снимается, даже если очень сильно потянуть за нее. На ярлычке я вижу рисунок детского лица, перечеркнутого линией, и цифры 0–3. Может быть, это означает, что медвежонок убивает детей в течение трех секунд?

— Хватит, Джек, — говорит Ма. — Тебе не нужно столько игрушек.

— А сколько мне нужно?

— Ну, я не знаю…

— Подпишите здесь, здесь и еще вот здесь, — просит ее Моррис.

Я грызу ноготь под своей маской, и Ма не говорит мне, чтобы я прекратил.

— Так сколько мне нужно игрушек?

Ма поднимает голову от бумаг, которые она подписывает:

— Выбери, скажем, пять.

Я считаю — машинка, обезьянка, деревянный поезд, погремушка и крокодил. Получается шесть, а не пять, но Ма с Моррисом продолжают разговаривать, и я нахожу большой пустой пакет и кладу в него все шесть игрушек.

— Ну, вот и хорошо, — говорит Ма, бросая оставшиеся пакеты в большой мешок.

— Подожди, — говорю я. — Я хочу написать на мешке, я хочу написать: «Подарки больным детям от Джека».

— Пусть лучше этим займется Моррис.

— Но…

Ма переводит дыхание.

— У нас с тобой так много дел, пусть часть из них сделают другие люди, а то у меня голова лопнет.

Почему это у нее лопнет голова, если я подпишу мешок? Я вытаскиваю поезд и заворачиваю его в свою футболку — это мой ребенок, он плачет, и я покрываю его поцелуями.

— Дело дойдет до суда не раньше января, самое раннее — в октябре, — слышу я слова Морриса.

В «Алисе» описывается суд, где Билл-ящерка пишет пальцем, а когда Алиса бьет ногой по столу, за которым сидят присяжные, она случайно опрокидывает его вниз головой, ха-ха-ха.

— А сколько времени он проведет в тюрьме? — спрашивает Ма.

Она имеет в виду Старого Ника.

— Ну, прокурор Федерального судебного округа говорила мне, что надеется засадить его лет на двадцать пять или даже пожизненно, а для федеральных преступлений помилования не бывает, — отвечает Моррис. — Его обвиняют в похищении в сексуальных целях, лишении жертвы свободы, многочисленных случаях изнасилования, оскорблении действием… — Он считает на пальцах, а не в голове.

Ма кивает:

— А как насчет ребенка?

— Джека?

— Нет, первого. Можно ли считать, что он убил его?

Я никогда не слышал о первом ребенке.

Моррис кривит губы:

— Нет, если ребенок родился живым.

— Это была девочка.

О ком это она?

— Девочка родилась живой, прошу прощения, — говорит Моррис. — Мы можем надеяться только на обвинение в преступной халатности, может быть, даже в недосмотре…

Они пытались изгнать Алису из зала суда. Из-за того, что она была высотой более мили. Есть еще очень странный стишок:

И если нам придется с ней

Участвовать в том деле,

Он верит, мы отпустим их

Немедля на свободу.

Я не замечаю, как появляется Норин, которая спрашивает, будем ли мы ужинать в столовой или у себя в комнате.

Я несу все свои игрушки в большом пакете. Ма не знает, что их шесть, а не пять. Некоторые люди машут нам руками, когда мы входим в столовую, и я машу им в ответ, подражая девочке без волос на голове и с татуировкой по всей шее. Я отношусь к людям доброжелательно, если только они не прикасаются ко мне.

Женщина в фартуке говорит, что она слышала, будто я ходил гулять. Не знаю, как она могла это услышать?

— Тебе понравилось?

— Нет, — отвечаю я, — то есть нет, спасибо.

Я учусь другим манерам. Когда попадается что-нибудь невкусное, вроде дикого риса, который очень жесткий, как будто его совсем не варили, надо говорить: «Это интересно». Высморкав нос, я должен сложить платок, чтобы никто не увидел мои сопли, потому что это тайна. Если я хочу, чтобы Ма выслушала меня, а не кого-нибудь другого, я должен сказать: «Простите». Но иногда я повторяю «Простите, простите» до бесконечности, а когда Ма, наконец, обращает на меня внимание, я уже не помню, что хотел сказать.

Сняв после ужина маски, мы лежим в постели в пижамах, и я сосу мамину грудь. Я вспоминаю ее разговор с адвокатом и спрашиваю:

— А кто был первым ребенком?

Ма, не понимая, смотрит на меня.

— Ты говорила Моррису, что была девочка, которая убила кого-то.

Ма качает головой:

— Наоборот, это ее убили, ну, вроде того. — Ее лицо повернуто в другую сторону.

— Это я ее убил?

— Нет, ты ничего такого не делал, это было за год до твоего рождения, — отвечает Ма. — Помнишь, я рассказывала тебе, что, когда ты появился на свет, я подумала, что это девочка?

— Да, помню.

— Ну, вот ее я и имела в виду.

Теперь я уже совсем ничего не понимаю.

— Я думала, что она пыталась стать тобой. Но шнур… — Ма закрывает лицо руками.

— Шнур от жалюзи? — Я смотрю на него, но за полосками жалюзи видна только темнота.

— Нет, нет, шнур, который соединяется с пупком ребенка, помнишь, я тебе рассказывала?

— Ты перерезала его ножницами, и я освободился.

Ма кивает.