Чтобы объяснить столь странное поведение, мне придется сделать экскурс в науку экстраординарного, а именно в теологию. Не был ли изобретен всеведущий Бог для того, чтобы служить свидетелем наших действий, зрителем наших скромных судеб? Конечно, Он нас судит. Но самое главное, Он нас видит. А потому наша жизнь не бессмысленна, ведь малейшее из наших прегрешений, каким бы легкомысленным оно ни было, записано в Книге мира. Где-то на Небе есть совершенная копия нашей жизни, хранимая как драгоценность в ожидании Страшного суда. Библия повторяет одно и то же на разные лады: «И нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто перед очами Его: Ему дадим отчет» (Послание к Евреям 4:13); «Ибо пред очами Господа пути человека, и Он измеряет все стези его» (Притчи 5: 21); «Может ли человек скрыться в тайное место, где Я не видел бы его? — говорит Господь. Не наполняю ли Я небо и землю? — говорит Господь» (Иеремия 23:24) и т. д. Святой Августин хорошо понимал: ему нужно найти Бога в себе, Бога, который наблюдает не только за его действиями, но и за его чувствами, за самыми сокровенными помыслами. Не этим ли объясняется, почему религия так хорошо успокаивает нас? Не столько вечностью души, сколько записью самого нашего существования…
Но давайте вернемся к нашему секулярному миру, в котором Бог если и не исчез, то по крайней мере перестал быть повседневным собеседником. К страху конечности всего добавляется страх небытия. Мы уходим, и ничего не остается. Нет никакой копии или памяти. Время навсегда уничтожает то, чем мы были. Это сознание собственной тщетности способно открыть путь для аутентичного понимания существования и наслаждения им. Так Сартр, любитель онтологии и зимних видов спорта, интерпретирует лыжи в последней главе «Бытия и ничто»: мы скользим, а снег прикрывает наши следы, словно бы ничего не произошло. «Скольжение, — объясняет Сартр, — противоположно укоренению». Корень, прекрасно описанный Сартром в «Тошноте», должен пробиваться сквозь почву, разрывать ее, чтобы навеки в ней закрепиться, тогда как скольжение оставляет мир нетронутым. Это мечта человека без Бога: завоевать материю, не навязывая себя ей; обладать, но не ранить. «Когда, — делает вывод Сартр, — впрочем, мы скатываемся со склона, у нас возникает иллюзия, что мы не оставляем следа; мы требуем от снега поведения как от воды, которой он тайно является»[145]
. Жить и исчезать, жить исчезая, как простое сознание, наложенное на мир. Первый страх, вызванный рассеянием, может превратиться в чистую радость исчезновения. Если, оборачиваясь, мы не можем разглядеть собственных следов, дело именно в том, что можно идти куда заблагорассудится. Наше сознание, углубляясь в ничто, которым мы являемся и которым в каждый момент становимся заново, сталкивает нас с нашей ответственностью. Можно выбрать самообман — корень. А можно принять свободу, то есть скольжение.Посетители музея Ван Гога выбрали корень. Производить данные, как можно больше данных, — значит пытаться оставить след, отказываясь от абсурда существования, предоставленного самому себе. Поскольку Бог больше не смотрит на меня, я заменю его самим собой, создавая виртуальную копию собственной жизни, загружая ее в облако и распространяя по социальным сетям. Я больше никогда не взгляну на фотографию «Автопортрета художника», но тот факт, что я видел эту картину, останется навсегда (или по крайней мере пока хватит энергии для поддержания работы серверов). Машина воспроизводит божественное всезнание. Эта безумная попытка отрицать нашу мимолетность может приобрести болезненный оттенок. Так, движение
Мы перестали хранить свои секреты не от хорошей жизни. Стремление к прозрачности — это решение, выбираемое за неимением лучшего, когда мы отказались от надежды на трансцендентное и в то же время не можем согласиться с тем, что уходим из этого мира, не оставив никакого следа. Бог умер, да здравствует ИИ?
5
Геополитика ИИ
Почему Китай завоюет мир