Конные и пешие

Алексей внимательно оглядел номер, оглядел так, будто только сейчас вошел в него, а не прожил здесь три с лишним месяца, увидел его аляповатое убожество: бархатные портьеры, тяжелые стулья с затертой обивкой, видимо, прежде красной, а теперь имевшей темно-бурый цвет; трюмо, телевизор на тумбочке, старый китайский ковер фисташкового цвета; наверное, в этом номере поставили мебель в шестидесятые годы, да так и не меняли. Нельзя сказать, что он в гостинице жил, он приходил сюда изнуренный работой в цехе, принимал душ, ему едва хватало сил, чтобы добраться до постели, иногда приходил ночью, иногда на рассвете, как сегодня. Начинали они с неудач: когда возились в одном из отсеков маслоподвода, внезапно завалило троих, Суркову сломало ногу, Алексей разорвал свою рубаху, наложил ему тугой жгут; Гоша костерил на чем свет строителей, охрип от ругани; они пробыли в завале несколько часов, пока их не вытащили. Сурков почти месяц провалялся в больнице, его очень не хватало… После того, как Алексей сам отвез Суркова в больницу, пошел к директору, потребовал, чтобы составили акт о скрытых недоделках — пусть строители все проверят. Директор мялся, ему не хотелось заводиться с трестом, ведь он сам подписал приемку цеха, но Алексей пригрозил: сообщит в Москву, приедут контролеры. Директор насупился, после встречал Алексея и его ребят мрачно, но они уже влезли в работу, и наплевать было, кто к ним как относится… Ладно, теперь дело сделано, пройдет время, и уже в Москве, когда они начнут писать отчеты, им покажется, как это бывало не раз: никаких особых сложностей не испытали, все теперь встало на свои места, стан дает ту сталь, которую от него ждали; эта гигантская машина длиной почти в четыреста метров заработала нормально, как ей и полагалось работать…

Алексей взглянул на часы: всего лишь двенадцать. Если собраться, быстро взять такси, то можно успеть на самолет в тринадцать десять, два часа с небольшим лету — и он в Москве. Да и не надо будет слушать торжественных тостов, обниматься с заводскими, многие из них в душе люто завидуют им… Он снял телефонную трубку, набрал номер Гоши, тот ответил сонно:

— Да, шеф.

— Извини, старина, хочу в Москву. Надо лететь немедленно. Не сможешь добыть телегу?

И сразу же голос Белозерского просветлел:

— Постараюсь. Тут с телерадио на пуск приехали, у них две «Волги» и «газик». Через полчаса спускайся, шеф, телега будет, — уверенно пообещал Гоша.

Алексей позвонил дежурному по гостинице, сказал, чтобы немедленно приняли номер и выписали счет — он уезжает, после уложил вещи в чемодан.

«Волга» и в самом деле стояла подле подъезда, Гоша о чем-то разговаривал с шофером; увидев Алексея, выскочил из машины навстречу.

Когда самолет взлетел и накренился, делая разворот, Алексей увидел сверху Засолье: кривые улочки со старыми домиками, их обрамляли строгие кварталы новых домов; река, три моста через нее, пруды и завод, как огромный распластавшийся краб с черной полосатой спиной и двумя вытянутыми белыми клешнями, — так выглядели новые цехи, примыкающие к лесу, и дальше — горы. Теперь они были темными, насупившимися, местами лежал снег, но световая полоса все еще существовала, ее было видно сверху; вдали, где горы сливались с небом, укрытым серой наволочью, полоса искрилась тихим сиянием. Алексей оторвался от иллюминатора, прикрыл глаза; два с половиной часа покоя, можно было хотя бы привести в порядок мысли, мучавшие его…

За день до отъезда в Засолье он караулил Анну в вестибюле института. На улице шел дождь, Алексею пришлось жаться к колонне, чтобы его не снес поток сотрудников, текущий к выходу; в этом огромном доме на набережной разместились два исследовательских института, выход же был один, и в конце рабочего дня вестибюль напоминал станцию метро в часы пик; в этой толпе легко прозевать Анну. Когда людской поток начал редеть, Алексей уже решил, что проглядел ее, но тут уже увидел, как Анна спускается по лестнице, готовясь раскрыть японский зонтик. Он быстро шагнул, взял ее за локоть, заскрипела мягкая кожа синего пиджака, в глазах Анны сначала мелькнула настороженность, потом она рассмеялась — Алексею всегда нравилось, как она смеется: чуть запрокидывая назад голову, обычно строгие глаза мягко блестят, и в них сразу открывается беспечная глубина.

— Ты меня ждал?

— Конечно. Я послезавтра уезжаю.

— А мне кажется, ты совсем перестал жить в Москве.

— Я тебя подвезу. Тогда не нужен будет зонтик.

Алексей выскочил под дождь, домчался до стоянки — парковаться возле института было трудно, машины ставили даже на тротуар, но многие уже уехали, потому он легко развернулся, подрулил к подъезду. Анна сбежала вниз, походка у нее по-прежнему была легкая, словно она не касалась туфлями ступенек лестницы, а пролетала над ними, он это заметил — быстро села в машину. Над Москвой-рекой бушевал дождь, под ним неторопливо и гордо двигалась баржа со щебнем.

— Куда тебя везти? — спросил он.

— К маме.

— Ага, — кивнул он. — Значит, говорят правду: ты ушла от Суржикова?