Константиновский равелин

Совсем недавно, в юношестве. Усов мечтал стать моряком. Он вдумчиво и серьезно готовил себя к этой профессии. Много занимался спортом, пока мускулы не стали тверды, как камень, прекрасно плавал, подолгу мог находиться под водой, а в школе особенно налегал на математику, так как слышал, что многие точные морские дисциплины немыслимы без нее. Однако сразу после школы в училище попасть не удалось. Три года он занимался в институте физкультуры, но мечта стать моряком не покидала его ни на минуту. Он был атлетически сложен, имел здоровое сильное сердце, его мощные легкие выбрасывали прочь внутренний бачок спирометра, и, казалось. ничто не помешает ему прийти к намеченной цели. Но судьба обошлась с ним иначе. Он был уже курсантом Военно-морского училища и проходил в лагере курс строевой подготовки. Однажды, в разгар занятий, на плацу появились два незнакомых командира. Один из них, невысокий старичок, с седой, клинышком, бородкой, сверкая золотом пенсне, подошел к командиру роты и что-то прошептал ему на ухо. Командир роты закивал в такт его словам, а затем подошел к застывшему строю и, отделив третью его часть рукой, скомандовал сорванным от постоянного перенапряжения голосом:

— Напра-а-а-а-а-во!

Уже натренированные курсанты в два четких щелчка выполнили команду. Затем их отвели в сторону и поставили перед старичком в пенсне. Старичок стал говорить о том, что по приказу начальника ВМУзов группа курсантов должна быть переведена для усиления Военно-морского медицинского училища и что эта честь выпала на долю молодых людей, стоящих сейчас перед ним. Он говорил горячо и вдохновенно, его седая бородка выплясывала темпераментный танец, рассыпала золотые искры дужка пенсне, а Усов стоял, точно потерянный, все еще не веря, что это именно он оказался в группе, которой «выпала честь» укрепить ряды медицины.

Потом он написал рапорт начальству, за ним — второй. Со всей страстностью он отстаивал право на осуществление своей заветной мечты. Но на обоих рапортах было написано твердой, не терпящей вольнодумства рукой.

«Прекратить хурал! На военной службе служат там, куда пошлют!»

I I Усов стал служить там, куда его послали. Он занимался, казалось, без напряжения, сравнительно легко снискав себе славу первого курсанта училища. Так же хорошо ему удавались и практические занятия. Он быстро и аккуратно обрабатывал раны, с удивительной ловкостью сшивал кожу, наложенные им повязки были красивы и безупречны. Его гибкие пальцы напоминали во время работы пальцы пианиста. Постепенно появлялась привязанность к новой профессии. Окрыляло также письмо матери. Совершенно одинокая, малограмотная старушка писала неверным старческим почерком:

«...сто хорошо Колинка што будиш ты дохтуром отец твои Иван черезто и помер што дохтура ненашто было нанят как лежал сердешный все хрипел Колку мат Колку береги а тебе тогда годик было неболше он тода иутре-ностн застудил сибе и так ешо много дел житбы мог а нонче свои дохтур у енме будит и молюс ненамолюс я на тнбя Колинка кода ты уже додому приедиш...»

Но не пришлось приехать ему «додому». Грянула война, и военфельдшер Усов, едва получив командирские нашивки, отправился в Севастополь, а затем — в Кон-стантнновскнй равелин.

И вот теперь он стоял напряженный, слегка бледный от усталости и волнения, а на операционный стан уже положили очередного раненого. Это был тяжело раненный в голову и легкие. Он часто терял сознание, но, приходя в себя, смотрел твердым, немигающим взглядом и, стиснув зубы, перекатывал на скулах желваки. Усов быстро подошел к нему, показал Ларисе на голову в повязке. Лариса, поняв жест, стала торопливо снимать бинты. Кровь засохла, и их приходилось отдирать. Страдая от нечеловеческой боли, раненый кряхтел, не разжимая губ. Рана оказалась неглубокой — кость была цела. Усов наложил швы, а Лариса вновь забинтовала голову широким чистым бинтом. Осколок, сидящий в легком, Усов тронуть не решился— это могло стоить раненому жизни. Его нужно было немедленно переправить на ту сторону в настоящий госпиталь. Кстати, раненых, требуюшнх стационарного лечения и квалифицированного хирургического вмешательства, набралось уже несколько человек.

— Ну, вот! —сказал Усов, когда Лариса окончила перевязку. — Остальное вам сделают в городе. Сегодня постараемся отправить вас туда.

— Спасибо... доктор... — сказал с трудом раненый. И Лариса вздрогнула, услышав его голос. — Только вы... не подумайте... что мы бежали... не-ет... мы до последнего... Л тот, что тут... того... грозился... это так... слизняк, а не человек... Он нам и по пути... душу выматывал... Вы его поскорей... к черту отсюда... Пусть не расстраивает...

ребят...

Усов молча нашел горячие пальцы раненого, благодарно пожал ему руку. После этих слов он с удовлетворением отметил, как постепенно совсем исчезла из тела затаившаяся где-то у позвоночника нервная дрожь. Успокоилась и Лариса. Теперь они работали быстро и молча, объясняясь с помощью коротких жестов.

А в это время весь равелин уже знал, что немцы вышли к берегу Северной бухты.