Корабль отплывает в полночь

Бертон готов был помолчать. Так проще было сосредоточиться на Соне. Стройная, с короткой прической, та выглядела столь же изящной, как ее кремовая итальянская спортивная машина, на которой они приехали в это уединенное местечко из бара, места их знакомства. Вот она наклонилась, подняла дымчато-голубой чулок и бросила его на кресло, на мгновение раздвинула жалюзи, чтобы взглянуть на серую холодную улицу, изобразила какое-то танцевальное па, улыбнулась в никуда… Все эти телодвижения не сводились ни к чему конкретному, как знаки и символы, которые являются во сне, только это был сон, в котором актриса и зритель не отказались бы находиться вечно. В утреннем сумраке Соня казалась то школьницей, то колдуньей, то обманувшей возраст балериной, готовящейся к двадцать пятому сезону в ранге примы. Она напевала низким контральто незнакомую Бертону песенку, и воздух вокруг ее рта, казалось, менял цвет, переливаясь темно-фиолетовым, синим и коричневым в такт мелодии.

Безусловно, это была иллюзия вроде тех, что испытывают курильщики гашиша и марихуаны, когда впадают в транс и начинают видеть оттенки слов, – но приятная иллюзия.

Насытив свое тело и заняв глаза, Бертон начал раздумывать над тем, чем взрослая любовница лучше двадцатилетней. Во-первых, не нужно из кожи вон лезть, чтобы ее соблазнить. Вчера в баре Соня сразу поняла, к чему он клонит, и была весьма отзывчива. Во-вторых, она готова к приключениям. Соня водила свою машину, и номер в мотеле сняла тоже она. В-третьих, она не закатывает истерик после любовного акта, даже если думает о смерти, как и ты сам. Соня была милой и трезвомыслящей – здорово было бы жениться на такой и завести детей.

Соня с улыбкой повернулась к нему и низко, все еще нараспев, сказала:

– Прости, малыш, но это невозможно. Особенно второе.

– Ты мысли мои читаешь? – удивился Бертон. – Почему у нас не может быть детей?

Соня улыбнулась еще шире:

– Рискну и попробую объяснить.

Она подошла, села на кровать и поцеловала Бертона в лоб.

– Приятно, – блаженно произнес он. – Это было зачем-то нужно?

Соня многозначительно кивнула:

– Да, это поможет тебе забыть все, что я сейчас расскажу.

– Как… да я вообще тебя пойму? – спросил он.

– Потом я снова поцелую тебя в лоб, и ты забудешь все, что услышал между поцелуями. Но если хорошо себя поведешь, я поцелую тебя в нос, и ты все запомнишь, но не сможешь никому рассказать.

– Как знаешь. – Бертон улыбнулся. – Я готов слушать.

– Так вот, – начала она, – на самом деле я с другой планеты, из далекой звездной системы. Я вовсе не человек. У нас с тобой не может быть детей, как у кота и чихуахуа или жирафы и носорога. Даже маленького бесплодного мула с лоснящейся шерсткой и кисточками на ушах, которого способны произвести осел с кобылой, у нас не выйдет.

Бертон ухмыльнулся. Ему пришла в голову четвертая причина: по-настоящему взрослая любовница умеет дурачиться прелестно, как ребенок.

– Хорошо, продолжай, – сказал он.

– Внешне я, конечно, похожа на земную женщину. У меня две руки, две ноги, еще всякое…

– Меня несказанно радует, что у тебя все это есть, – перебил Бертон.

– Неужели?

– Еще как! Особенно они.

– Не слишком увлекайся. Молока они не дают, зато используются для слежки. Внутри я совсем иначе устроена. Мозг тоже другой. Я считаю быстрее любого калькулятора…

– Сколько будет два плюс два?

– Двадцать два, – ответила она. – В двоичной системе счисления – сто, в троичной – одиннадцать, а в двенадцатеричной – четыре. У меня абсолютная память, я помню каждое свое действие и каждое прочитанное слово. Я умею читать незащищенные мысли – и защищенные тоже, вплоть до тройной защиты, – и петь, издавая цветные звуки. Могу регулировать температуру тела и не нуждаюсь в одежде, чтобы согреться в мороз. Если сосредоточусь, могу ходить по воде и даже летать – но здесь этого делать нельзя, слишком подозрительно.

– Особенно сейчас, – кивнул Бертон. – Но я бы взглянул. Так зачем ты здесь? Не сидится на родной планете?

– Я в отпуске, – улыбнулась Соня. – Представь себе, мы отдыхаем на вашей примитивной планетке, как вы – в Африке или в канадских лесах. За ночь мы выучиваем с помощью специального устройства несколько земных языков и получаем необходимые знания о культуре. Муж удивил меня, когда дал денег на поездку. И зажигалку подарил. Обычно он такой скряга. Наверное, хотел отделаться от меня, чтобы крутить интрижку со своей начальницей, главным химиком-ядерщиком. Впрочем, я не уверена. Он всегда закрывает свои мысли четверным щитом, даже от меня.

– У вас там даже мужья есть, – заметил Бертон.

– Конечно! Все как один – ревнивые собственники, так что будь осторожен, малыш. Да, пусть моя планета куда более развита и прогрессивна, чем твоя, у нас есть мужья, жены и весьма консервативные устои – моногамия превыше всего. А еще мы тоже умираем, платим налоги, страхуем свою жизнь, воюем и занимаемся прочей привычной ерундой! – Она резко прервалась. – Не хочу об этом говорить. И о муже тоже. Давай теперь ты. Только честно и откровенно. Чего ты боишься больше всего на свете?

Бертон усмехнулся, но тут же нахмурился: