Корабль отплывает в полночь

И теперь я пялилась на эти вещи, молила защитить меня. Я лежала на кушетке в одежде, подтянув к груди колени и заткнув уши пальцами, чтобы громкие реплики со сцены не смогли пробраться между сундуков, столов и ярких зеркал и найти меня. Обычно я люблю слушать реплики, даже мрачные и лишенные обертонов из-за расстояния, – они так волнуют. Но в этот вечер (то есть день) – нет!

Странно, что я ищу безопасность среди символов города, в который не отваживаюсь выходить. Да что там город – даже не смею прогуляться в Центральном парке, хотя знаю его от Пруда до Гарлем-Меер: Мет-музей, Зверинец, Джунгли, Большая лужайка, Игла Клеопатры[122] и все остальное. Но с этим ничего не поделаешь. Может, я, как Иона, не хочу выбираться из кита, потому что кит так страшно выглядит и, глотая тебя во второй раз, может и откусить что-нибудь. Вот и утешаешься тем, что обитаешь в желудке этого конкретного чудовища, а не какого-нибудь семнадцатищупальцевого с пятой планеты Альдебарана.

Да, так оно и есть: я и вправду живу в гримерке. Ребята таскают мне кофе в бумажных стаканчиках, и пончики в пропитавшихся жиром кульках, и пиво, и гамбургеры, и яблоки, и мини-пиццы, а Мод приносит свежие овощи – морковку, пастернак, лук и все такое – и смотрит, чтобы я тренировала коренные зубы, грызя все это и получая необходимые витамины. Я принимаю жалкие ванны в маленьком санузле. Похоже, архитекторы сочли, что актерам не нужно мыться в ванне, даже если они с ног до головы перемазались коричневой краской, играя парфянина Пиндара в «Юлии Цезаре». И все мои сны я ловлю на этой узкой кушетке в полутьме за нью-йоркской ширмой.

Вы, наверно, решили, что я жуть как боюсь проводить в гримерке ночи, уже не говоря о том, что глаз не могу сомкнуть. Но на самом деле все не так. Потому что кто-нибудь еще обычно остается здесь на ночь. Чаще других – Моди. И потом, это мое любимое время для починки костюмов, чтения Шекспира и других книг и для самых обычных грез наяву. Так что гримерка – единственное место, где я себя чувствую по-настоящему в безопасности. И если что-то там в Нью-Йорке наводит на меня ужас, то здесь я вполне уверена: оно меня не достанет.

К тому же на двери гримерки с внутренней стороны есть здоровенная щеколда, которую я задвигаю каждый раз, оставаясь после спектакля в одиночестве. И те, кто приходит наутро, звонят, чтобы я им открыла.

Поначалу это меня немного беспокоило, и я спросила Сида:

– Что, если я крепко усну и не услышу звонка, а кому-то из вас нужно будет срочно войти?

На что он ответил:

– Детка, шепну тебе на ушко: наш Борегар Лассите – самый умелый из непойманных взломщиков со времен Джимми Валентайна и Джимми Дейла[123]. Я у него не спрашивал, где он обзавелся этой профессией, но это мастер высшего класса, клянусь честью.

И Бо подтвердил это с вежливым поклоном, пробормотав:

– К вашим услугам, мисс Грета.

– А как ты сдвинешь здоровенную щеколду через трехдюймовую дверь, которая сидит в косяке, как трико на Моди? – поинтересовалась я.

– Он носит с собой очень мощные магниты и всевозможные отмычки, – объяснил за него Сид.

Не знаю, как они это сделали, но ни один местный полицейский или парковый служащий так до сих пор и не узнали о моем существовании, а то бы подняли шум. А может, Сид нагнал на всех такого страху, что никто посторонний не суется в гримерку. У нас, конечно же, нет привратников или уборщиц – кому-кому, а нам с Мартином это прекрасно известно. Но скорее всего, Сид платит кому-то денежки. Такое впечатление, что, ради того чтобы я осталась здесь, вся труппа подвергает себя опасности и что директорам нашего театра не понравилось бы, узнай они обо мне.

А вот актеры такие добрые – все мне помогают и мирятся с тараканами в моей голове (хотя у них и своих хватает – Дану[124] свидетельница), и я даже иногда думаю: может, я кому-нибудь из них прихожусь родней – троюродной сестрой или невесткой (или женой, господи помилуй!). Я частенько сравниваю наши лица рядом в зеркалах, и никакого фамильного сходства не просматривается. А может, я прежде была актрисой в этой труппе. Самой третьестепенной. Играла крохотные рольки вроде Люция в «Цезаре», или Бьянки в «Отелло», или одного из маленьких принцев в «Трехглазом Дике»[125], или Флинса и Придворную даму в «Макбете». Правда, когда я представляю себя даже в такой маленькой роли, меня душит смех.

Но если я кем-то и была в театральном мире, никто из актеров мне об этом не сказал, даже полусловечком не намекнул. Зря я умоляла признаться или хитростью пыталась выудить информацию, полагая, что это поможет вспомнить потрясение, из-за которого у меня теперь агорафобия с амнезией, и прочистит мне мозги. Или хотя бы покончит с психологией мышки-норушки, которую я для себя сочинила.