Корабль отплывает в полночь

– Ты все еще переживаешь из-за этой падали! – произнес Мартин укоризненно. Он сорвал белую занавеску и набросил ее на остывающее тело. – Если уж хочешь скорбеть, то скорби по мисс Нефер! Ведь она изгнана, заточена, навсегда заперта в прошлом! Ее разум еще слабо пульсирует в черной пропасти среди мертвых и ушедших, жаждет нирваны и в то же время холит измученный клочок сознания. И все это лишь для того, чтобы не сдать позиции. Лишь для того, чтобы была казнена Мария Стюарт и сметена Армада и чтобы наступили все другие известные последствия. Елизавета Змей оставила бы Марию в живых и погубила ты Англию, а испанцы захватили бы Северную Америку вплоть до Великих Озер и Новой Скандинавии.

Он снова выставил средний палец.

– Ну ладно, ладно, – сказала я, едва прикасаясь. – Убедил.

– Отлично, Грета! – сказал он. – Я тебя ненадолго оставлю. Нужно убрать декорации.

– Хорошо, – сказала я, и он ушел.

Доносился звук мечей – схватка из последней сцены, заканчивающаяся смертью двух Маков: – дуфа и – бета. А я сидела в пустой гримерке, делая вид, что скорблю по снежной тигрице с демонической улыбкой, запертой в клетке времени, и по остроумному ироничному немцу, убитому за нарушение субординации, – немцу, на которого донесла я сама… но по-настоящему скорбя только о девушке, которая год прожила найденышем в театре с целой толпой отцов и матерей, о девушке, которая ничего так не боялась, как страшил из подземки, а еще монстров из парка и Виллиджа.

Так я сидела рядом с укутанной в саван королевой и жалела себя, и вдруг мне на колени упала тень. Я подняла голову и увидела, что по гримерке украдкой пробирается мужчина в поношенной черной одежде. Ему было никак не больше двадцати трех. Довольно хрупкого телосложения, со слабым подбородком, крупным лбом и глазами, которые видят все. Я сразу поняла, что именно он и показался мне знакомым в группе городских парней.

Он посмотрел на меня, а я перевела взгляд с него на портрет, стоящий на запасной шкатулке с гримом у зеркала Сиди. И тут меня затрясло.

Он тоже посмотрел на этот портрет – как и я, метнул взгляд. И его тоже забила дрожь, хоть и помельче моей.

Схватка на сцене закончилась несколько секунд назад, и теперь я слышала приглушенные причитания ведьм: «Зло есть добро…»

Сид решил, что в конце ведьмы должны произносить эти слова за сценой, чтобы создалось впечатление сбывшегося пророчества.

А вот и сам Сид, вошел твердой походкой. Он освободился первым, поскольку схватка заканчивается за сценой, чтобы Макдуф мог принести его окровавленную голову из папье-маше и показать зрителям. Сид замер в дверях.

Незнакомец повернулся. Его плечи дрогнули; он сделал в сторону Сида два-три шага и заговорил: лихорадочно, захлебываясь.

Сид стоял, смотрел, слушал. Когда за его спиной возникли и стали напирать другие актеры, он уперся руками в косяк, чтобы никто не вошел внутрь. За его спиной мелькали их лица.

А в это время незнакомец говорил:

– Как это следует понимать? Разве такое возможно? Неужели все семена времени… увлажненные каким-то дьявольским ручейком… вдруг одновременно дали всходы в своем амбаре? Отвечайте!.. Отвечайте! Вы сыграли пьесу… которую я пишу в самых сокровенных тайниках моей души. Неужели вы нарушили порядок вещей, чтобы украсть мои нерожденные мысли? Вот уж воистину зло есть добро! Неужели весь мир – театр? Говорите, я требую! Разве вы не мой друг Сидней Джеймс Лессингэм с Кингс-Линн… опаленный огненным скипетром времени… осыпанный тридцатилетним прахом? Отвечайте: вы – это он? Или в небесах и на земле есть много нам неведомого? А может, и в аду?.. Отвечайте! Я требую!

И с этими словами он положил руку на плечо Сида, и для того, наверное, чтобы встряхнуть его, и для того, чтобы самому не свалиться с ног. И впервые бойкому на язык старине Сиди нечего было сказать.

Он шевелил губами. Он дважды открывал и закрывал рот. Потом с каким-то отчаянным выражением на лице взмахом руки велел толпящимся за спиной актерам расступиться, а другую руку положил на узкие плечи незнакомца и, выпроводив его из гримерки, последовал за ним сам.

Гримерка мигом заполнилась людьми. Брюс швырнул Мартину голову Макбета, словно это был футбольный мяч, одновременно стаскивая с себя рогатый шлем. Марк складывал в углу щиты, Моди, проходя мимо меня, задержалась и сказала:

– Грета, здорово, что ты снова с нами, – и погладила меня по виску, давая понять, какую часть Греты имеет в виду.

Бо направился к столику Сида, отодвинул портрет в сторону и поднял запасную шкатулку с гримом.

– Мартин, свет! – потребовал он.

Потом вернулся Сид, захлопнул дверь и запер на щеколду. Постоял немного, прижавшись к ней спиной и тяжело дыша.

Я устремилась к нему. Что-то кипело у меня внутри, но, прежде чем оно добралось до мозга, я открыла рот, и оно вырвалось наружу:

– Сиди, в этот раз ты меня не обманешь! Мне плевать, пусть он сколько хочет танцует шейк или устраивает пирушки, – Сиди, это был настоящий Шекспир!