Корни

— Они должны признать ваш брак, бай Недьо, — сказал фельдшер Кольо, родом из соседнего села, самый молодой из гостей и всеобщий любимец. — Лесовик документы ваши подписал, а Председатель печать поставил… Раз наша власть вас признала, значит, и дети обязаны. Признают и простят. Это уж как пить дать! Ну, за ваше здоровье.

Снова чокнулись. Веселое, буйное вино искрилось и переливалось в глазах гостей. Спас откашлялся. Ламби, глядя на него широко раскрытыми, красными, промытыми вином глазами, поспешил засунуть за щеку новый кусок жареной свинины. «Хорошего кабанчика откормил Недьо, — подумал он. — Раз решил человек жениться, пусть женится. Вот бай Спас, тот во второй раз никогда не женится. И что он за человек? Посмотришь, вроде бы улыбается, только от этой его улыбки начинает сосать под ложечкой…» Ламби почувствовал, как у него начало сосать под ложечкой, и скорее сунул в рот новый кусок свинины. Дачо остановил маленькие живые глазки на невесте, но тут же вспомнил про свою жену. Спас толкнул его локтем в бок и прошептал на ухо:

— Не заглядывайся, братеник, на чужих невест. Знаем мы, какой ты бабник! Тебя все на сладкое тянет…

— Да ты что! — запротестовал Дачо и виновато посмотрел на жениха, своего собрата по ремеслу.

Недьо опрокинул еще одну рюмку, чтобы промочить хорошенько горло, и продолжал:

— Мы с вами начали новую жизнь во всех отношениях, — правильно я выражаюсь? — а следовательно, должны расстаться с прошлым. Так расстанемся же!

— С чем расстанемся? — спросила бабка Атанаска.

— С прежней жизнью! — пояснил Дачо.

— Да уж поскорее бы! — вздохнула бабка Атанаска. — А то я уже по горло сыта!

Дед Стефан пил вино, и в его широко открытых детских глазах искрилось веселое удивление. Войдя с гостями во двор новобрачных, он первым делом незаметно подошел к своей бричке — той самой, которую сельсовет купил у него для погребальных церемоний, — и ласково ее погладил. Бричка как будто ответила ему той же лаской, и дед Стефан понял, что хотя сельсовет и купил ее, она все еще принадлежит ему.

— Да, она все еще моя, — сказал он громко, но никто его не слышал.

Пес сидел во дворе, глотал слюни, облизывал прилипавшие к морде снежинки и терпеливо ждал. Должны же люди в конце концов насытиться, выйти во двор и его пригласить! Чтобы избавиться от надоедливых снежинок, он залез под стоявшую у ворот, под навесом, бричку. Его обволокло запахом теплой половы и сразу же потянуло в сон. Но пес не посмел заснуть, боясь пропустить момент угощения, только свернулся клубком и закрыл левый глаз. Потом он снова открыл его и закрыл правый. Так он открывал и закрывал их поочередно, пока все же не заснул на левый глаз. И стал видеть половинный сон: какие-то половинки людей — однорукие, одноногие — прыгали по половине двора, а возле половины брички была привязана половина осла. Дойдя до осла, пес засмеялся и проснулся. Осел оказался целым, он как и прежде покорно стоял под падающими снежинками. Тогда пес заснул на правый глаз и стал видеть вторую половину сна. Теперь перед ним возникла половина заколотого поросенка. Не в силах удержаться от искушения увидеть целого поросенка, пес заснул на оба глаза, но поросенок исчез, и он стал видеть очень длинный, очень холодный и очень голодный сон.

Получив пинок от Спаса, пес взвизгнул и проснулся. Он с удивлением увидел, что гости высыпали во двор.

— Таа-ак, — сказал Спас, — вышли поплясать, а сыграть некому. Дачо, поди разбуди Улаха, пусть придет со своим «кранлетом»!

— Ну что ж, — согласился Дачо. — Улах рано ложится и, верно, уже выспался. А на кларнете он в любое время горазд играть, только позови… Если, конечно, не занят сейчас воспроизводством…

И правда, Дачо скоро вернулся вместе с Улахом, тот еще на полдороге задул в свой кларнет — глаза Улаха еще спали, а кларнет давно проснулся.

— Мои поздравления новобрачным! — крикнул Улах и дунул в кларнет.

Кларнет запищал тоненько и фальшиво, но Улах не сдавался, пока не подчинил его и не заставил играть хоро. Гости, взявшись за руки, цепочкой пошли следом за мелодией. Спас первым задорно выкрикнул: «Их-ху! хууу!», и хоро медленно закружило по двору. И другие крестьяне принялись выкрикивать «Их-ху-хууу!», и кларнет совсем выправился и больше не фальшивил. Улах тоже окончательно проснулся. Из дома вырвались последние гости и, включившись в общий хоровод, запрыгали, притоптывая на белом снегу. Кто-то крикнул:

— Что ж это за свадьба без петуха и воздушной кукурузы!

Недьо стукнул себя по лбу, перестал плясать и кинулся в курятник. Там он долго метался, спотыкаясь и налетая на стены, и наконец выволок разгневанного петуха — петух с остервенением клевал жениха в значок бывшего союза коопераций. Пока Недьо справлялся с петухом, Улах ждал, и «кранлет» его тоже, бабка Атанаска часто крестилась неразгибающимися чистыми пальцами, а Спас, выпятив грудь и по-ухарски сдвинув кепку набекрень, смотрел и улыбался.

— Спас, держи петуха! — крикнул Недьо. — А вот воздушной кукурузы у меня нету.