Корни

Внутри у Бе-же-де фонтаном забил страх и выступил на коже каплями холодного пота. Но это длилось лишь мгновение — он сразу же понял, что этот надтреснутый старческий голос ему хорошо знаком. На четвереньках он подполз к расстеленной в траве рогожке. Из-под домотканого одеяла на него глянуло заспанное лицо деда Стефана.

— Хе, дед Стефан! — удивился Бе-же-де. — Чего это ты здесь делаешь?

— Да сам-то ты, непутевый, чего здесь потерял? — проворчал дед Стефан. — Чего ругаешься середь ночи? — И узнав Бе-же-де, добавил: — У тебя и дом свой есть, и станция, а ты бродишь по ночам, ровно нечистая сила, топчешь спящих людей.

— Дак у тебя, дед Стефан, тоже есть дом. Или твою бахчу тебе вернули?

— Ничего мне не вернули, — пробурчал недовольно дед Стефан и скинул с себя одеяло.

— Чего ж ты тогда здесь улегся? Комаров кормить?

— Комаров я не боюсь, — сказал старик. — Дома жарко, дышать нечем, да к тому же я привык летом на бахче спать, сам знаешь… Приду, бывало, лягу в шалаше и смотрю, как звезды над селом мерцают. Так и засыпаю со звездами в глазах. Вот и нонче решил здесь спать, в прохладе, рогожку принес и одеяло… Ты меня разбудил… Слушай, что ты здесь делаешь ночью? Рыбку ловишь?

— Хе, рыбку! — воскликнул Бе-же-де. Он не умел ничего держать в секрете и потому сразу же все выложил старику. — Рыбку, дед Стефан, да еще какую! Знаешь, что я приметил, каждое утро, как только по первому пути проследует поезд, у меня на станции появляется Американец. Я его спрашиваю: «Куда это ты ходишь ни свет ни заря?» А он молчит, скрывает. Вот я и решил встать, как он, спозаранок, подстеречь его здесь на мосту и пойти следом — так, чтоб он не заметил. Уж больно охота узнать, куда он ходит и что делает…

Но деда Стефана никто и ничто в этой жизни не интересовало, кроме клочка земли, на котором он сейчас лежал, и старой черпалки. Слова Бе-же-де не вызвали в нем ни малейшего интереса.

— Да оставь ты его в покое, — сказал он вяло. — Пусть ходит, раз ему надо.

— Но куда ходит, вот в чем вопрос! Может, он с какой бабой, а?..

— С какой еще бабой?.. Да тебе-то что за дело? Спал бы лучше, чем по ночам людей выслеживать.

— Да я, дед Стефан, не выслеживаю… Я просто хочу узнать… Любопытство меня гложет…

— Оставь Американца в покое! Он человек скрытный, много в жизни своей повидал, много пережил. Даже и подглядишь, куда он ходит и что делает, все равно его не поймешь. Человек сам в себе разобраться не может, а ты туда же!

— Почему же это не может?

— Да потому, что, ежели бы он все понял и разобрался, так и не ходил бы. Вот я, к примеру, почему хожу на это самое место, где когда-то была моя бахча? Я, мил друг, и сам не больно-то понимаю. Думаешь, оттого, что дома мне по ночам душно, не спится, не сидится?.. Нет, дело здесь совсем в другом.

— В чем же? — с живейшим любопытством спросил Бе-же-де.

— Почем я знаю! Тот, кто знает, спокойно спит себе дома. Вот и ты вскочил середь ночи и отправился, а позволь спросить, куда, а?..

— Да я не знаю, — пожал потными плечами Бе-же-де. — Если б знал, меня ни за какие коврижки никто бы из кровати не выманил.

— То-то и оно! Возвращайся-ка ты домой, оставь человека в покое. Когда он поймет, куда и зачем ходит, он тебе сам скажет. Человек молчит, когда не знает, когда ему сказать нечего. А как узнает — сам ищет, кому бы сказать, принимается звонить об этом всему свету. Уж так он, человек, устроен.

— Американец ни за что не скажет, ты не знаешь, какой он.

— Это я-то не знаю? — Старик даже приподнялся. — Да я даже зубы его наперечет знаю, ничего, что они железные и сделаны аж в Америке. И что у него на языке, знаю, и что под языком!

— А что там? — замирая от любопытства, спросил Бе-же-де.

— Есть у него одна слабость, — тихо ответил дед Стефан, — да и грешен он, как все люди. Для того нам язык и даден, чтобы им прикрывать все грехи да пакости. У тебя под языком тоже много чего.

— Под моим ничего нет, — уверенно сказал Бе-же-де и отодвинулся от старика.

— Вот когда умрешь, тогда не будет, — возразил дед Стефан, — а сейчас есть, только ты не видишь. Никто не видит, что у него под языком.

— А ты откуда знаешь? — взвился Бе-же-де.

— Знаю. Что касается других, я все знаю, а вот про себя ничего.

Бе-же-де замолчал и задумался. Его маленькие серые глазки часто-часто моргали — он процеживал сказанное стариком.

Все это время Американец стоял на мосту и, облокотясь о каменный парапет, слушал. Он подошел незаметно — ботинки у него были с железными подковами, но они ступали по мягкой дорожной пыли, — в ночной тишине слышны были лишь голоса сверчков и лягушек. Американец решил не мешать Бе-же-де и деду Стефану рассуждать о его тайне и тайнах всего человечества и пошел себе дальше по пыльной дороге, ведущей к Холму.