Король Георг V

Отношения между королем и его младшими сыновьями были едва ли менее напряженными. Он считал, что счастье заключается лишь в упорядоченной семейной жизни, и, пока они не женились, всегда бдительно следил за их моральным обликом, стремясь, чтобы они не заводили нежелательных знакомств и не допускали прочих неблаговидных поступков. Столь жесткий контроль в сочетании с весьма редкими похвалами подрывали их уверенность в себе. Не случайно все дети Георга в той или иной степени испытали нервное перенапряжение. Меньше всего родительских упреков доставалось принцу Альберту. В нем король узнавал многие из собственных добродетелей: трудолюбие, рассудительность, привязанность к дому, присущую простому моряку бесхитростную набожность, мужество, проявляемое в борьбе с недугом и мучительным заиканием. Оба испытывали большую любовь к деревне, охоте и красивой одежде; у них были почти одинаковые почерки. Тем не менее существовало и неравное партнерство, отмеченное почтением сына к отцу и подданного к суверену. Король сам признал это неравенство в написанном в 1923 г. письме к сыну, к тому времени уже ставшему герцогом Йоркским: «Ты всегда так хорошо все понимал, с тобой было так легко работать, и ты всегда настолько был готов выслушать любой мой совет и согласиться с моим мнением относительно людей и явлений, что я всегда чувствовал — у нас двоих дело прекрасно спорится (в отличие от нашего дорогого Дейвида)».

Но даже этот самый послушный из сыновей не избежал мелочных придирок, хотя находился в то время за многие тысячи миль от дома. Увидев в газете фотографию, сделанную во время визита принца в Новую Зеландию, король упрекнул его в небрежности, проявленной при обходе почетного караула; на самом деле в том не было вины принца, за последние двадцать лет привыкшего к этой церемонии, — просто фотограф исказил действительную картину. В том же самом году принц Генрих, влюбленный в службу кавалерийский офицер двадцати семи лет от роду, по возвращении с отмененных армейских маневров, обнаружил, что его дожидается письмо от отца:

«Не совсем понимаю, как ты мог, получив отпуск, не заехать домой. Я бы еще понял, если бы ты остался со своими людьми, тем самым продемонстрировав желание разделить с ними тяготы их службы, — по крайней мере я бы поступил так в твои годы. Однако времена, несомненно, изменились, и теперь все уже не так, как в дни моей молодости».

Уклоняться от исполнения долга или от тягот службы было вовсе не в характере принца Генриха, у которого в межвоенные годы имелось единственное стремление — командовать своим полком, освободившись от всех ограничений, которые диктует королевский этикет.

Природное обаяние защищало принца Георга, самого молодого и красивого из оставшихся к тому времени в живых сыновей короля, от серьезных последствий тех или иных его проступков. Когда над Букингемским дворцом или Сандрингемом начинали сгущаться тучи, он вполне мог рассчитывать на сочувствие или даже на покровительство матери. Из ее детей лишь он один проявлял любопытство к истории и культурным ценностям, живо обсуждая с матерью те произведения искусства, которые остальные члены семьи едва замечали. Эмоционально столь же жесткая, как клееный холст, на котором покоились ее украшения из бриллиантов и звезда ордена Подвязки, королева смягчалась при одной мысли о младшем сыне. «Будьте добры,[124] — так неожиданно начинала она записку к одному из конюших своего мужа, — разузнайте в Адмиралтействе, не отправляется ли до Рождества на Мальту какое-нибудь судно, — у меня есть две-три довольно большие посылки для принца Георга».