Королевская аллея

Шнапс действительно помог Клаусу расслабиться.

— Сегодня мои слова, возможно, заставят вас поморщиться. Но в то время борьба немецкого народа, в которой решался вопрос о его дальнейшем процветании или унижении, придавала жизни суровый смысл. Чтобы бороться против враждебного мира, мы должны были вспомнить об исконных германских ценностях. О верности, готовности к самопожертвованию, трудолюбии и о присущей нам высочайшей культуре.

От этого господина Бертрама нет-нет да и услышишь кое-что любопытное, подумал Клаус, затягиваясь сигаретой. С Томасом Манном тоже разговор неизбежно переходил на мысли и ощущения более высокого порядка, чем те, что были свойственны ему самому — молодому человеку, благоразумно решившему заняться экспортом ротанга.

— Я писал биографию Ницше. Мой товарищ по духу, со своей стороны, сконцентрировался на «Размышлениях аполитичного»^{209}, из которых следовало, что парламентаризм наших врагов, как бы это сказать, по своей сути чужд немецкой натуре. Что демократический образ правления провоцирует постоянные дрязги между эгоистичными группами, причем смысл таких конфликтов по большей части сводится к перераспределению собственности. О, он это формулировал очень изысканно, своеобразно, без дешевых упреков в адрес отдельных партий и государства всеобщего благоденствия. Он хотел спасти самостоятельных бюргеров и себя самого. Как человек, на протяжении всей жизни симпатизирующий смерти, он даже говорил об эксцентричной гуманности войны, влекущей за собой возвышение и углубление душевной жизни, развитие более утонченного восприятия. Он всегда оставался эстетом. Искренне убежденным в том, что никакой сверхъестественный разум не управляет миром и что любой Чертог богов^{210}

рано или поздно превращается в руины. Помочь против такого разрушения могут только воля и дисциплина, стремление — вопреки всему — добиться каких-то значительных свершений. Такие примерно доводы он противопоставил народным правительствам Франции и Америки, которые хотели сломить Германию. Жить по-солдатски, не будучи солдатом: вот его тогдашний девиз. Из-за невротических болей в желудке он — как вы, наверное, знаете — был освобожден от воинской службы; использовав свои связи, он избавил и меня тоже от бессмысленного превращения в пушечное мясо.

Клаус подавил в себе желание отметить, что персональное участие в войне Томаса Манна и его «товарища по духу», биографа Ницше, — лучше всего, на каком-нибудь руководящем посту, — возможно, хоть на долю секунды сократило бы время мировой бойни (хоть Германия от этого и не выиграла бы).

— Вы хотите кратко изложить мне историю целого столетия?

— Это имело бы смысл. Но я воздержусь. Я говорю лишь о том, что непосредственно касается и вас, и меня.

— Я, пожалуй, выпью еще одну, — прокомментировал эту реплику тот, кому она предназначалась, — и, не вставая с места, налил себе ликеру.

Господин Бертрам воспользовался непредвиденной паузой, чтобы протереть стекла очков. Без линз его глаза казались скорее маленькими, неопределенного оттенка.

— Я могу преподавать. Я долгое время возглавлял кафедру в Кёльне.

— Ну да, вы же были профессором.

— А не эмигрантом! И за это теперь расплачиваюсь. Я пришел к вам, побуждаемый глубочайшей внутренней потребностью. Вы же приехали — из гораздо более далеких мест, — чтобы увидеться с любимым человеком. Кое-что я и сам знал, кое-что удалось выведать у мальчика-лифтера.

Клаус выпил ликер. Может, в ванной комнате есть еще один выход? Ведущий на террасу с шезлонгами?