Королевская аллея

— Он очень красноречив. Сам я знаю в Португалии только Ауэрханов^{236}, если они еще живы, друзей моих родителей: семейство увлеченного своим делом морского биолога. Он рассказывал мне, еще ребенку, о происхождении всего живого из воды, не намереваясь меня этим испугать: потому что, мол, существует глубокая пра-симпатия между всем, что живет, то есть вскоре вновь превратится в ничто; и наше водянистое состояние в межзвездном пространстве, сколь расплывчатым ни был бы этот образ, все же сакрально-царственно, ибо мы способны испытывать радость и печаль, а также выражать то и другое, прибегая к неисчерпаемому множеству промежуточных оттенков. Всё живое, будь то одногорбый верблюд или медуза, мы должны, по его словам, дружелюбно приветствовать, ибо оно родственно нам; и главной заповедью для нашего быстротечного человеческого бытия — в качестве сгустка, состоящего из воды и минералов, — должно быть умение радоваться всякому бытию. Да, звезды завидуют нашим душевным порывам, мечтательным сверкающим глазам, гибкой руке, обнимающей ближнего… На такие мысли может навести болтовня мальчишки-лифтера. Тот ученый немного походил на Пауля Дальке^{237}. Грузный, сопящий… Но ты этого актера не знаешь.

Клаус чихнул.

— Мне нужно вернуться в номер.

Анвар протянул ему собственный, аккуратно сложенный носовой платок. Клаус не очень охотно взял его и проводил взглядом поднимающийся лифт, в котором еще различимы были шесть ног, две из них — в форменных брюках с золотыми выпушками.

— Что пьешь?

— Вино из Не-штайна.

— Вот как. Ты, я вижу, почти освоился здесь. — Клаус, стоя, отпил из его бокала. — Ауэрханов, возможно, уже нет в живых. Мой отец, в те годы, написал портрет его дочурки, весьма самоуверенного создания: она непременно хотела когда-нибудь выйти замуж за маркиза^{238}. Наверное, вычитала эту идею из романа.

— Маркиз?

— Это французский граф. Что-то вроде унтер-вождя племени.

— Я знать, что такое граф.

Клаус извинился за неуместную (в данном случае) попытку объяснить смысл слова «на пальцах». И услышал в ответ следующее:

— Госпожа Эрика хочет искать для нас отель. Не хватает, что мы завтракать в другом месте. И она получила визитера, которого не хочет.

— Бертрама?

— Нет, еще одного. Может, они все хотят к ее отцу и сделать ему капут.

— Произведения Томаса Манна останутся. А до всей этой мышиной возни мне сейчас дела нет. Я не позволю, чтобы меня выставили из-под этого крова, в моем родном городе. Посмотрим, найдет ли она что-то лучшее. И еще я проголодался, а когда двигаешь челюстями, иногда освобождается и ушной проход. Да, часто все происходит на таком примитивном уровне. Хлоп — и я опять слышу лучше. И вообще, Анвар, я уверен, я чувствую (всё другое кажется мне противоестественным, бесчеловечно-холодным): Томас Манн был бы рад увидеть меня снова. Я его — тоже. Может, здоровье его сделалось более хрупким, а чувства поостыли. Но он не дряхлый старик. Свои горести он спрятал в написанных им книгах, а сам остался сильным, потому что он все эти книги написал, и еще ему довелось объехать полмира. Эта крепость уже пошатнулась, но башни еще крепко стоят. На Зильте носильщики втаскивали его чемоданы-шкафы именно на второй этаж отеля; здесь, по прошествии почти целой человеческой жизни и после многих поворотов мировой истории, дело все еще обстоит так же. И ты думаешь, он не захочет протянуть мне руку, прижать меня к груди? Ведь мы оба знали счастье пребывания в межзвездном пространстве и однажды, в момент не вполне осмысленного возбуждения, сблизились. У него есть сердце, пусть и пугливое, и я бы с радостью пожал ему руку — в благодарность за то, что он чувствовал расположение ко мне. Наверное, для этого нам остается не так уж много времени.

— Важная для тебя встреча.

— Пошли, я проголодался. Он под этой крышей, сейчас; интересно, что же он делает? Сочиняет? Занимается ингаляцией? Предается воспоминаниям? Устремляет неподвижный взгляд в будущее? Сидит рядом с госпожой Катей у туалетного столика? Думаю, сегодня одна из его мыслей, пролетая мимо, задела меня. При такой пространственной близости иначе и быть не может. Я, значит, стал Иосифом в его книге… Или, по крайней мере, частично. Так она сказала. Он любит меня. Я не могу от него уклониться. — Клаус воспользовался носовым платком Анвара, чтобы смахнуть насморочную слезинку. — Я бессмертен. Мир читает меня. Теперь еще и глаза слезятся, такая ерунда.

— Мы посмотреть, — успокаивающе сказал Анвар.

— Нам не следовало отправляться в путешествие. Или надо было лететь в Лондон.

— Покажи мне куриное фрикасе. Хочу пробовать.

Господа с Дальнего Востока наконец, собравшись с силами, начали пробираться сквозь толпу дам в длинных вечерних туалетах и мужчин в смокингах; все они устремлялись к гардеробу отеля «Брайденбахер хоф», чтобы затем попасть в зал, над входом в который, на табличке с подвижными буквами, значилось: «Ежегодный прием, устраиваемый компанией „Нижнерейнские металлургические заводы“».

Портье, хоть и лишенный одной руки, превосходно справился с дверью.