Королевская кровь 5

   Старая ведьма, всю жизнь прожившая благочестиво и часто посещавшая храм, тем не менее не унесла семейные секреты с собой в могилу. Она начала учить Катю в двенадцать, когда у внучки пошла женская кровь. Мать и отец были озабочены старшими сестрами, которые начали выезжать, а Катя все больше оставалась у бабушки, матери отца. Внучке старушка и оставила свои вещи, когда умерла. Мать покопалась-покопалась, забрала несколько старинных шалей, почти все золото, а шкатулку не тронула, как и не увидела ее. Там, помимо артефактов, лежала тетрадка, исписанная сначала прабабушкой, потом бабушкой, с рецептами и ритуалами, которые они помнили еще с тех пор, когда семья жила в Блакории. Катя иногда листала ее и удивлялась — в себе она точно силы никакой не чувствовала. Но настойку варила регулярно, пила ее раз в месяц, по выработанной бабулей привычке.

   Она заклеила кровоточащий палец пластырем и легла спать, не приняв настойку. И в храм она завтра не пойдет. Потом сходит. Если сможет.

   четверг

   Рано утром, когда не было еще и семи, она позвонила на дом нотариусу, с которым работала после смерти Симонова, и потребовала немедленно подъехать к ней с двумя поверенными. Дождалась, подписала все необходимые бумаги и направилась в Университет, по пути заехав в магазин и купив карту. Теперь нужно было отсидеть на работе день. И как-то постараться без смущения глядеть в глаза Свидерскому. И не шарахаться от него, раз теперь она официально его любовница.

   Ректор появился только к обеду. Катерина просматривала список звонков, полученных вчера ее сменщицей, параллельно договаривалась с деканами о вечерней встрече с ректором по вопросам свободной практики на зимние каникулы для особо усердных студентов. Вежливо объясняла редким посетителям, что Александра Даниловича на месте нет, что будет он во второй половине дня, тогда и можно подходить.

    Щелкнул динамик, и голос ректора произнес:

   - Добрый день, Екатерина Степановна. Вы на месте?

   - Добрый день, - ответила она спокойно. - Да. Мне зайти?

   - Пожалуйста, - сказал он и отключился. И Катерина привычно посмотрела сначала в маленькое зеркальце, потом в большое на дверце шкафа. В строгом, темно-фиолетовом, почти черном платье ниже колен выглядела она безупречно. Ничего вызывающего, ничего провоцирующего. Взяла список звонков и, внутренне холодея, пошла к начальству.

   Но Свидерский, не успев прийти, уже ухитрился начать телефонный разговор. Кивнул Кате, застывшей от неловкости, взглядом показал положить список на стол и сделал умоляющие глаза и жест, как будто подносит ко рту кружку.

   - Да, Всеволод Игнатьевич, думаю, экскурсия для гостей из Инляндии по университету вполне возможна.

   Катя чуть улыбнулась — видимо, звонил Всеволод Игнатьевич Машков, министр образования, - и направилась к маленькой кухоньке, чтобы сварить кофе.

   - Да, конечно, Екатерина Степановна может сопровождать нас, - уверенно сказал Александр и чуть хмыкнул. Катя обернулась — он с усмешкой смотрел на нее, и ее отпустило и от неловкости, и от стыда. - Конечно, я тоже считаю, что она — украшение нашего университета. Да и сам не знаю, как так мне повезло.

   Кофе она сварила с запасом. И вернулась с двумя чашками.

   - Теперь вы не только студентам сердца разбиваете, но и министрам, - весело сказал Алекс, пока она шла к его столу. - Мне позвонили исключительно чтобы спеть вам дифирамбы. Думаю, экскурсия — предлог, чтобы снова увидеть вас, но зато под это дело нам выдадут немалую сумму на благоустройство территории.

   - Рада, что оказалась полезна вам, - отозвалась Катя, аккуратно наклоняясь рядом с ним и ставя на стол одну чашку.

   - Порезались где-то? - ректор погладил ее по ноге — от коленки вверх по внутренней стороне бедра, накрыл ладонью ладонь с уколотым вчера пальцем, и она дернулась, стремясь отстраниться - чашка взлетела вверх, и кофе россыпью окропил стол со всеми бумагами. Алекс вскочил, тряся обожженными пальцами — а Катерина отшатнулась, сжалась от ужаса, согнулась, закрыв рукой лицо. Однажды такое случилось с мужем.

   - Боги, Катя, - растерянно проговорил Свидерский, приближаясь к ней, - да что ты… Да ты что, думаешь, я бы ударил тебя?

   Он обхватил ее, прячущую от стыда глаза, прижал к себе — и она разрыдалась, ощущая, как изливаются из нее и переживания за детей, и постыдный, липкий ужас. Никогда и никому не могла бы она рассказать, что закрыть голову, живот, согнуться инстинктивно — это еще не самое страшное. Стыдно и страшно, когда после побоев приходится менять белье, когда сорван голос, когда в соседней комнате дети, и ты зажимаешь себе рот, чтобы не кричать. Когда за какую-нибудь провинность муж начинает бить девочек и ты кидаешься наперерез, с боем вытягиваешь их из-под кулаков — и получаешь и за них, и за себя. Когда после этого терпишь тирана на себе, потому что его это возбуждает.