Королевский двор в Англии XV–XVII веков

Безусловно, брачный ритуал как ритуал перехода имеет много сходного с ритуалом возведения на царство. Арнольд Ван Геннеп указывал на то, что «свадебные церемонии обнаруживают часто также детальное сходство с церемониями возведения на трон: покрывало распростерто над королем, так же как над супругами – венец; сакральные предметы, отличающие жениха и невесту, подобны регалиям будущего царя; сходство особенно проявляется там, где, как, например, в Северной Африке и некоторых областях Индии и других, жених объявляется царем, султаном или принцем, а невеста – царицей, султаншей или принцессой или, как в Китае, где жениха величают мандарином»[1055]. Роль города как невесты и короля как жениха многократно подчеркивал Гордон Киплинг, выводивший этот элемент ритуала, прежде всего, из свадебных метафор Евангелия от Матфея (Мф. 22:1-14), апокалиптической мистической свадьбы Агнца, в которой невеста есть некое общее тело города Бога (Откр. 19:7–9, 21:2), Песни Песней, которая интерпретировалась как аллегория отношений Христа и Церкви еще Отцами Церкви, и Псалмов (Пс 44:12–17)[1056].

С другой стороны, на дохристианское происхождение брачной темы в ритуале царского въезда и, в частности, на «феминизацию» образа города и «маскулинизацию» монарха обратил внимание известный отечественный специалист Михаил Бойцов[1057]. Сабина МакКормак указывала на римское происхождение символического образа въезда монарха в город как свадьбы[1058], а Мирча Элиаде указывал на то, что во время древнеиндийского ритуала Раджасуйя (то есть ритуала возведения царя у ариев) «в ходе ритуала царь возвращался в зародышевое состояние… а затем формировалось его новое тело, то есть символическое тело, которое правитель обретал путем мистического бракосочетания с кастой брахманов или народом»

[1059]. Таким образом, использование для коронации и аккламации метафоры свадьбы имеет огромную протяженность во времени и распространено не только у индоевропейских или средиземноморских народов, что позволяет говорить о некоей общности этой метафоры, единой, возможно, даже для всего человечества.

В данном случае элемент матримониальной метафоры, безусловно, присутствовал, однако вполне наглядно проступает и дидактический аспект этого развлечения. Надпись на скинии, согласно Лидгейту, гласила:

Король, со мной ты обретешь по правуМир, почести, величие и славу,Чтоб умножать величие короны

С моею помощью предпишешь ты законы[1060].

Дидактичность этой фразы представляется вполне очевидной: чтобы обрести величие, король должен править с мудростью и знанием семи искусств. Не последнюю роль в «педагогическом» значении этого развлечения играл тот очевидный всем присутствующим (да и всем англичанам тоже) факт, что Генрих VI, несмотря на то что он триумфатор и земной Христос, также и десятилетний мальчик, которому еще только предстоит научиться быть государем. Эта готовность учиться и править с Мудростью была важной частью пропаганды образа нового монарха. С другой стороны, это была не только «программа действий» для короля, но и схема, формировавшая образ короля как образованного и мудрого монарха (скорее в будущем, чем в тот момент) в сознании подданных.

Следующая сцена ожидала Генриха возле акведука – на сцене в виде круга на троне восседал ребенок, представляющий короля. Вокруг трона стояли три леди – Милосердие (Clemency) по левую руку, Правда (Truth) по правую и над ним – Сострадание

(Mercy). Перед троном стояли 2 судьи и 8 сержантов. Эта сцена также играла значительную роль в эпифании Генриха VI, поскольку, по мнению Киплинга, этот трон был Троном Правосудия Соломона. Киплинг предположил, что и внешний вид трона соответствовал описанию из 3-й Книги Царств (10:18–20), поскольку легендарный трон Соломона часто имитировали и реальные– например трон Генриха III в Вестминстере[1061]. Впрочем, точного описания трона Лидгейт не приводит, однако упоминание Соломона достаточно ясно указывает на ассоциативный ряд:

Ведь как сказал мудрейший Соломон:Лишь Истина и Милосердье властиИ Состраданье охраняют трон

И укрепят его от всех напастей,Даруют долголетие и счастьеТому царю, что поученья слышитТрех леди, коих называл я выше[1062].