Корона жигана

– Не тревожь ее, пусть отдохнет, – раздался за спиной слегка печальный голос. Это был Кирьян. – Стойкая старушка, не хочет говорить, где ты.

– Она не знала, где я, – глухо произнес Петя Кроха, тронув ладонью седой затылок, на котором были собраны в жидкий пучок волосы. Лукерья слабо шевельнулась.

– Мы это поняли… Извини, Кроха, мы с ней немножко грубовато обошлись. Ничего, оклемается…

Уркаган медленно развернулся. Вот они – предчувствия, оправдались сполна. Напротив, всего лишь в трех шагах, стоял Кирьян Курахин. На красивом лице печальная улыбка.

– Чего хотел? – глухо произнес Кроха и посмотрел на коптящую лампадку. Лик Богородицы выглядел как никогда скорбно.

– Это я у тебя хотел спросить, чего ты хотел. Ты меня искал, вот я и здесь. Только сразу хочу тебя предупредить, не нужно всех твоих фокусов с кистенем. Наслышан!.. В этом ты мастер. Искушать судьбу не стану. Вправлю тебе в грудь пару пуль, и дело с концом. У меня, знаешь ли, на жизнь собственные планы имеются.

– Теперь не ищу. – Петя Кроха безвольно опустился на грубый табурет, тонко скрипнувший. Жалостливо получилось.

– Зато ты мне понадобился. Ты, конечно, сука порядочная, и место тебе… как и бабке твоей, в земле, – чуть повел Кирьян пистолетом, – но я дам вам шанс упокоиться от старости. Да и не так уж много осталось.

– Чего тебе от меня надо?

– Самую малость, – на лице Кирьяна промелькнула какая-то странная улыбка, – я знаю, что ты дружен… Ну, скажем, с Хрящом… Ладно, ладно, не отпирайся. Что-то вас там связывает, очень серьезное. Да и в пивной тебя с ним видели. Маскарад у него был хорош, только ты ему скажи, что он меня не убедил. Так вот, организуй мне встречу с ним.

Уркаган задумался. – Что же ты молчишь? – спустя минуту угрожающе спросил Кирьян.

– Потолковать, значит, хочешь? – наконец произнес Петя Кроха. – Так о чем перетирать станешь?

– Это мое дело.

– Только ведь он спросит у меня, что за дела-то. Чем крыть?

Кирьян ненадолго замолчал.

– Скажешь так… о Дарье.

– А если он не придет?

Глаза Кирьяна зло сощурились:

– А ты убеди, «кружева поплети». Но прийти он должен, если ты, конечно, жизнью своей дорожишь, да и старушки твоей тоже. Она ведь пока у нас побудет. Для верности. А потом я тебе ее верну…

– Ты меня на характер-то не бери, я всяких видал. Да и жизнь мне уже не в радость. А Лукерью, верно, жалко… По старой дружбе советую, не цеплял бы девку, у Дарьи своя жизнь. Да и не по-воровски это…

– О чем ты?! Я за Дарью мазу держу.

Уркач, покосившись на старушку, глубоко вздохнул. Пламя лампадки колыхнулось, и пробежала по стенам тень.

– Я тебя понял. Попробую, – безрадостно произнес Петя Кроха – Только смотри, если Лукерью обидишь – я тебя везде найду…

– Эй, ребята! – крикнул Кирьян, повернувшись к двери. В проеме тут же показались две молчаливые громоздкие фигуры. – Забирайте старушку, – распорядился Кирьян, – отвезите ее куда договаривались. Да поосторожней с ней, – добавил он, заметив, как дернулось лицо Пети Крохи.

Громилы легко подняли старушку и вышли.

– Ладно, бывай… – сказал Кирьян, поигрывая наганом, минуту спустя. Он шагнул к двери, безбоязненно подставив Пете спину. – Передай этому самому Хрящу, что я встречусь с ним в кабаке «Маркиз», в Столешниковом…

Сообщи мне, через Сявку, когда…

* * *

Камеры временного содержания находились на Солянке в глухом огромном подвале. Еще недавно здесь проживала небольшая колония бродяг. Но несколько месяцев назад из глубин подвала повытаскивали мусор, длинный коридор перегородили металлическими решетками, к каждой из которых приставили по часовому. У входа в подвал приладили милицейскую будку и поставили при ней караул из четырех человек.

Камеры заработали на полную мощность, автомобили подъезжали сюда круглосуточно. И днем и ночью дребезжали и гремели металлические двери камер.

Выше размещалось милицейское общежитие, и многие сотрудники отправлялись на работу, даже не покидая здания. Да и в целом дом, набитый оперативниками, больше напоминал сильно укрепленную цитадель, чем жилое строение. Всякий уважающий себя блатной обходил его за три квартала. А если кто-нибудь из них и попадал сюда, то уж никак не по собственному желанию.

В камере было темно. Под самым потолком был выставлен один кирпич, и эта узкая прореха служила вентиляционным окном. Где-то в углу временами раздавалась возня – то шуровали мыши. Грызуны настолько успели привыкнуть к обитателю камеры, что, когда он засыпал, они доверительно попискивали у него над самым ухом. Несколько раз Хват просыпался от омерзения, мыши, набравшись смелости, устраивали игру в салочки на его груди.

Придавить бы парочку из них. Но нельзя! Гнить начнут, а потом дыши этим зловонием. Следует потерпеть. Неизвестно, сколько времени придется провести в этих катакомбах. Сарычев намекнул, что положение Хвата не безнадежное, а ему можно верить, он зря болтать не станет.

В дверях заскрежетал ключ, язычок звонко щелкнул, и дверь отворилась. В камеру вошел опер в грубой кожаной куртке, допрашивавший его накануне.