Корона жигана

– Зря вы его, – высказал свое мнение молодой жиган, нещадно выворачивая большой палец. – Он жиган был с пониманием и просто так никого не обижал. А на мокрое дело и вовсе никогда не шел.

– Да оставь ты свои пальцы в покое, – едва ли не с мольбой в голосе произнес Сарычев. – А то, не ровен час, вывернешь их с корнем.

– А мне без этого никак нельзя, – произнес Васька Кот, – пальцы гибкими должны быть. Они для меня, что смычок для скрипача. Ведь они же меня кормят!

Но к замечанию прислушался и положил руки на колени.

– Как же это тебе удалось из тюрьмы-то удрать? – с интересом посмотрел Сарычев на парня.

Тюрьма находилась в стенах бывшего мужского монастыря. Сейчас в кельях содержались мошенники и бродяги. А вот во внутреннем дворике, огороженном со всех сторон четырехметровой каменной стеной, где некогда располагалась монастырская темница и куда игумен закрывал особо провинившихся иноков, теперь содержали особо опасных преступников. За два столетия, пока существовал монастырь, побегов из темницы не случалось. Что, впрочем, объяснимо, ведь чернецы по большей части народ смиренный и богобоязненный, и вместо того, чтобы рыть подкопы, они неустанно молились. Да и бежать сквозь каменную кладку толщиной чуть ли не в три метра и преодолевать две высоченных стены – затея совершенно пустая.

Так думали до последнего времени, пока не выискался молодец, сумевший убежать оттуда, обманув многочисленную охрану. И это при том, что между двумя рядами колючей проволоки бегали могучие кавказские овчарки, натасканные рвать заключенных.

Васька Кот напряженно молчал, как будто бы взвешивал собственные шансы. А потом с явной неохотой протянул:

– Я ведь не впервой из монастырской холодной бегаю-то. Первый раз это было еще пять лет назад. В этом монастыре я послушание держал.

– Так ты что, из бывших монахов, что ли? – невольно ахнул Сарычев. – Извилист, однако, твой жизненный путь, из чернеца да в жиганы.

Васька Кот выглядел смущенным.

– До чернеца-то я недотянул. Уж больно послушание непосильное дали.

– Это какое же? – поинтересовался Сарычев, раскурив папироску. И, словно бы опомнившись, произнес: – С чернецом сижу и адским зельем дымлю. Ты уж мне разреши?

Васька Кот безнадежно махнул рукой.

– Я ведь и сам того… дымлю… Если бы это был мой единственный грех… А послушание мое заключалось в том, чтобы деньги на обустройство собора собирать.

– И получалось? – спросил Сарычев, пыхнув дымком.

– А то! Из всех послушников я самый прибыльный был, – не без гордости отвечал жиган. – Я ведь к каждому человеку свой ключик умел подобрать, а это целая наука. У одного просто попросить надо. И он пятирублевку кинет. А перед другим и слезу следует пустить. А третьего так разговоришь, что он на благое дело и сторублевку не пожалеет, – с достоинством приосанился Васька Кот. Сарычев невольно улыбнулся, глядя на его миловидное и одновременно хитроватое лицо, трудно было представить Ваську в монашеском одеянии.

– Смотри-ка ты! – восхищенно воскликнул Сарычев.

Васька Кот веселье допрашивающего его начальника расценил по-своему:

– Да и не однажды случалось, чтобы сторублевки подавали. Помню, купец с ярмарки ехал, так он и вовсе пятьсот рублей положил, – почти на шепот перешел Васька Кот. – Помолись, сказал, за мое процветание.

– И ты помолился? – живо полюбопытствовал Сарычев.

Ему приходилось видеть среди уркачей бывших каторжан, среди громил разорившихся купцов, среди домушников – гимназистов, но вот расстриги в жиганы подаются нечасто.

– Помолился, – припустил теплоты в голос Васька Кот, – а еще и свечу поставил во здравие. Пускай себе добрый человек поживает, глядишь, еще такую же денежку подаст.

– А ты хитрец! – усмехнулся Сарычев.

– Не без того, жизнь, она такая! – кивнул Васька Кот. – Но самые большие деньги дамочки подавали. Иная бросит золотой да скажет: какой вид у тебя смиренный, а не мог бы ты, молодец, дров у меня нарубить? Я-то понимаю, что к чему, особенно если баба в теле. И говорю, дескать, собой не располагаю, сначала нужно денежку требуемую собрать. А она тогда мне говорит: ты просто пораньше здесь закончи и приходи, а каких копеечек не доберешь, так я тебе добавлю.

– И добавляли? – усмехаясь, спросил Сарычев.

– А как же, – вздохнул бывший послушник, – видно, я с самого начала был очень испорченный человек. Особенно щедра была одна вдова-фабрикантша. Миллионщица! В Париж после революции уехала. Я ее перед отъездом на Невском повстречал… Тогда с «ширмой» работал. Так миллионщица меня с собой звала. Да уж больно я к своему месту привычный, не поехал. Утерла она платочком глаза, и с тех пор я ее больше не видел. Эх, гражданин начальник, если бы ты знал, сколько я у нее дров напилил, – закатил глаза к самому потолку Васька Кот, – трудной была работа, порой едва ноги до кельи доволакивал. Братия-то мне сочувствует, дескать, молишься ты много, от тебя одни кости остались, а мне и признаваться грех.

– Как же тебя из монастыря-то прогнали? – спросил Сарычев, и вновь его взгляд упал на холеные ладони бывшего послушника.