Коронный разряд

Ему бы в самом деле выполнить порученное да забыть о собственном промахе — глядишь, к очередному юбилею государя вернулось бы генеральское звание вместе с очередной медалькой за выслугу лет.

Но характер бывшего генерал-майора, уже привыкшего за годы к власти и благолепному страху окружающих, взыграл. Борис Игнатьевич за свою жизнь ломал судьбы, держал за глотку мелких аристократов, разрушал концерны и приказывал губернаторам. Мысль, что он должен, как нашкодивший ребенок, заниматься унизительным заданием какого-то мальчишки без роду без племени, заставляла его яриться и строить планы. Планы, как ломать судьбы, держать за глотку, разрушать и приказывать; он умел и иные вещи, но от приятного и привычного сложно отказаться. По итогу замысла, должно было выйти так, что я сам откажусь от просьбы, возместив все его финансовые и моральные неудобства. Еще было бы хорошо представить меня, наглеца, преступником и моральным уродом, о личном знакомстве с которым высокому начальству даже вспомнить было бы неловко. Все это стало бы идеальным выходом из ситуации с его, Милютина, точки зрения. Выполнять же порученное честно — означало проиграть и остаться вульгарным вором.

Беда в том, что раньше Борис Игнатьевич всегда действовал с оглядкой на высшее руководство. А вот в этот раз позабыл.

Теперь же, после того как его «желание сломать» разбилось об охранную калиту Древичей, брать за глотку отца — наткнулось на личное неудовольствие князя Шуйского, разрушать предприятия — завершилось гневными звонками начальству от совладельцев, в чьих титулах были слова «природный князь», а единственная, уже истеричная попытка приказать директору школы свидетельствовать о моем аморальном поведении с младшеклассницами (не дождутся) — на торжествующе-довольную фразу: «Ну наконец-то драка!» — произнесенную под звуки спешно закатываемых рукавов и разминаемых пальцев всамделишного «виртуоза», заскучавшего на липовой должности…

И никакой, никакой возможности прикрыться интересами государства… Как надавить на Древичей, если их шефы сидят в его же ведомстве, но бесконечно для него высоко? Как договориться с Шуйскими — первыми и главными поставщиками беспилотных аппаратов министерству обороны, утверждающими, что благодаря ювелиру Самойлову последняя, закрытая серия изделий не видна ни на одном вражеском радаре? Каким шизофреником надо быть, чтобы убеждать сиятельных князей, что проверяют не их часть предприятия, а исключительно юного совладельца? Да и как привлечь к ответственности за нападение приглашенного из другой страны «виртуоза», по неведомо какой причине занимающего ставку директора? Он что, сумасшедший?!

В общем-то с присущим ему упорством Борис Игнатьевич пытался осуществить каждый из этих пунктов. И всякий раз получал такой отлуп, что под конец отпущенного ему месячного срока выглядел кэмээсом по боксу, с удивительной стойкостью пережившим аж четыре раунда против профессионала-тяжеловеса. Он все еще был на ногах, но в голове все кружилось, а в руках чувствовалась расползающаяся от позвоночника слабость.

Теперь же Борис Игнатьевич боялся — тем самым страхом, что у людей на его должности прорывается безумной ненавистью. Боялся настолько, что вполне мог решиться на штурм и захват ресторана, если бы тот располагался где-то подальше от центра, от радостных толп туристов из других держав и от чуткого уха императора, который прямо сейчас находился в кремлевских стенах. Словом, если бы кофе был дешевле.

Потому что срок, отведенный ему, вышел, а он ничего не сделал. И сегодня об этом узнает его руководство, порядком раздраженное шумом и проблемами, им созданными. Никакое золото мира не стоит дороже спокойствия этих людей. Золото им и так принесут.

В отличие от меня Борис Игнатьевич определенно спал в эту ночь, но вряд ли в своей постели. Темно-синий костюм выглядел характерно помятым, на крае рукава белой рубашки проглядывало мелкое пятно от еды, а в мощный запах дорогого одеколона нет-нет да и вплетался характерный запах перегара.

— Я рад приветствовать, — прогудел он низким басом, глядя куда-то в середину стола, застеленного белой скатертью.

Мирный голос, даже с оттенками радушия. В прошлую нашу встречу он бесновался и орал, грозя всеми возможными карами. Еще один жестоко разочарованный тем, что чужое брать нельзя.

Вместо ответа я обозначил улыбку и приподнял чашку, пригубив. Кофе оказался горьким и сытным. Но за эти деньги, лучше бы его было просто много.

Прошлый день обошелся без сна, а надежда вздремнуть этим утром разбилась о суровое предупреждение сестер: «Мы перезвоним, оставайся на связи». Так и не перезвонили, к слову…

— Вот документы — Борис Игнатьевич повернулся к стулу, приставленному рядом с ним и скрытому столом, взял оттуда укладку пожелтевших документов, распирающих прозрачную пластиковую папку, и положил рядом с собой на стол, а затем неловким движением двинул их в мою сторону.

Взгляд он так и не поднял.