Естественно, предложение я отклонила. Однако от Подольского так просто не отвяжешься. Он начал убеждать меня, что следует посоветоваться с тобой, описывал изменения в компании, обещал головокружительное жалованье, интересную работу, возможность посмотреть мир и влиять на общественное мнение. Папина репутация и обширная сеть распространения сделали свое дело – «Дайджест правды» приобрел феноменальную популярность и по тиражам занимает второе место на рынке.
Я терпеливо слушала его и неизменно качала головой.
«Вот упрямая девчонка, – не выдержал он. – А муж позволяет вам принимать такие ответственные решения?» «В нашей семье не принято спрашивать
«Ах, как чудесно!» – пропела Глория. Подольский лишь приподнял брови. Тут вбежала Грейс Экклес сообщить, что отец проснулся и ждет меня.
На лестнице она приобняла меня одной рукой и доверительно сказала: «Готовьтесь, милая. Зрелище тяжкое, особенно поначалу. Гордый орел, который больше не может летать».
С каждым шагом колени у меня слабели. В прошлый раз я была здесь тем страшным вечером, когда отец выяснял отношения с Манном. Теперь же был ясный день, солнце лилось через распахнутые стеклянные двери, золотило белые гипсовые руки на складках черных бархатных гардин, и в его ярком свете обстановка перестала казаться жуткой и абсурдной.
Отец ждал меня на террасе. Я не сразу осмелилась посмотреть на него и сначала окинула взглядом белую кованую мебель, навес и подушки цвета красной герани, высокую железную ограду. Последнюю соорудили недавно, раньше на ее месте был лишь невысокий парапет.
В папе же я ожидала увидеть более сильные изменения. Послушала Грейс и приготовилась испытать шок. Однако внешне он выглядел почти здоровым. Конечно, похудел, но на загорелых щеках по-прежнему играл румянец. Папа шагнул мне навстречу, и мое сердце остановилось. Он волочил правую ногу, и правая рука у него болталась, как чужая.
Я подбежала к нему, бросилась ему на шею и расцеловала. Он задрожал. Я испугалась, что он сейчас упадет. У меня бы не хватило сил его удержать. Тут как из ниоткуда появился медбрат и усадил его в кресло. Я увидела, что отец плачет.
Он сделал мне знак сесть рядом. Я подвинула стул с красной подушкой, села, взяв его за левую руку, и начала болтать. Я говорила обо всем подряд, не останавливаясь ни на секунду, – про нас, про нашу маленькую квартирку, про работу и надежды, про южный климат, про каньоны и море. Наконец я выдохлась и умолкла. Папа сжал мою ладонь. Рот его скривился. Он больше не может говорить, только издает странные обрывочные звуки, в которых почти не осталось сходства с человеческой речью.
Внизу за железной оградой простирался Центральный парк, залитый ласковым солнцем и полный жизни. Цвели сирень и жасмин, шуршали по асфальту колеса роликовых коньков и детских колясок. Вблизи на ярком свету папин загар выглядел не более убедительно, чем голливудский грим. Вдруг отец единственной рабочей рукой притянул меня ближе. Требовательно глядя мне в глаза, он пытался что-то выговорить, что-то донести сокращением мышц лица, мычанием, напряжением пальцев. Я догадывалась, что именно. Он хотел узнать, что я сделала с рукописью. Прочитала ли ее, где спрятала, собираюсь ли использовать против него.
«Позвольте мне к вам присоединиться. Как это, должно быть, приятно – снова увидеть любимую дочь, а, Барклай?» Подольский говорил слащавые слова едким, как кислота, голосом. «Какая же она все-таки красавица», – добавил он с веселой фамильярностью.
Отец издал протестующее животное мычание. Я проследила за направлением его взгляда. В руках у Подольского был высокий бокал. Поставив виски на парапет под железной оградой, Подольский сел в шезлонг и вытянул короткие толстые ноги.
На террасу выплыла Глория в развевающейся на ветру шифоновой пижаме. Прошла мимо нарочито кошачьей походкой, покачивая бедрами и выставив грудь. Отец протянул к ней руку, но Глория не обратила на него никакого внимания и направилась к ограде.
«Наверно, хотите задать Элеанор немало вопросов, а, Барклай? – Подольский сделал глоток и посмаковал виски. – Рассказала она вам что-нибудь интересное?»
Сквозь искусственный папин загар проступили багровые пятна, напоминающие родимые. На лбу вздулась жила, парализованная правая рука как будто задрожала, голова затряслась. Я почти слышала, как яростно бьется его сердце, как загустевшая кровь тяжело ворочается в мозгу.